Блок поэма двенадцать текст, 12 · Краткое содержание поэмы Блока
Иван Тургенев Дворянское гнездо. Поэма Двенадцать. Блок — один из самых музыкальных русских поэтов, и кажется, что «Двенадцать» резко отличается от прочих его вещей: вместо изысканных дольников Стихотворный размер. Подобранный на дороге Фаустом чёрный пудель , из которого вышел на свет Мефистофель , оборачивается у Блока «паршивым псом», олицетворяющим собой символ старого мира.
Прошло всего два месяца после Октябрьской революции , и меньше года — после всеобщей эйфории буржуазной Февральской революции. Резкий духовный подъём и вместе с тем — усталость после двух лет, проведённых на фронте. Пронизывающий зимний холод и начинающаяся разруха, расправы и разбой на улицах столицы, и тревога перед наступающими на Петроград немецкими войсками. Стояли необыкновенные вьюжные дни. Сначала были написаны отдельные строфы, но не в том порядке, в каком они оказались в окончательной редакции.
Блок тут же достал черновую рукопись. Я заметил, что в ней мало зачёркнутых строк, а на полях написаны варианты. Вот что писал о тонком внутреннем настрое Блока художник Юрий Анненков , первый иллюстратор поэмы «Двенадцать», весьма тесно общавшийся с поэтом именно в этот год:. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство.
И снова, и всегда — Музыка. В году Блоку почудилось, что он её услышал. В м, повторив, что «дух есть музыка», Блок говорил, что «революция есть музыка, которую имеющий уши должен услышать», и заверял интеллигенцию : «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию».
Эта фраза была ровесницей поэмы «Двенадцать» [8]. Блок рассказывал, что начал писать «Двенадцать» с середины, со слов: «Уж я ножичком полосну, полосну! Числовая символика тоже возникла с самого начала. О том, что красногвардейские патрули на самом деле состояли из 12 человек, говорят и документы, и мемуары в частности, книга Джона Рида. В черновике поэмы есть пометка Блока: «Двенадцать человек и стихотворений ».
Из другой пометки видно, что Блок вспомнил и поэму Некрасова об атамане Кудеяре и его двенадцати разбойниках [9]. В записных книжках того периода Блок пишет: «Барышня за стеной поёт. Сволочь подпевает ей… Это слабая тень, последний отголосок ликования буржуазии». Позже, Блок писал в своих мемуарах:. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией с тем звуком органическим, которого он был выразителем всю жизнь , например, во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом , большой шум вокруг — шум слитный вероятно шум от крушения старого мира.
Поэтому те, кто видит в «Двенадцати» политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой,— будь они враги или друзья моей поэмы [8].
В апреле года Блок добавляет эти слова, полные внутренней борьбы и сомнения: «Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией…» Тем не менее, через год, в предсмертном бреду Блок требовал от своей жены обещания сжечь и уничтожить все до единого экземпляры поэмы «Двенадцать». Это было напрямую связано с той эволюцией в отношении Блока к революции и большевикам , которую он прошёл после создания поэмы [10].
Сразу же после публикации и первых концертов поэма была принята в штыки большинством представителей русской интеллигенции. Многие из бывших поклонников и даже друзей Блока порвали с ним всякие отношения, что объясняется напряжённой атмосферой особенно в первые зимние месяцы после Октябрьской Революции. На одном из митингов , организованных с целью поддержки политических заключённых, жертв большевистского террора , прошедшем под заглавием «Утро о России» , Ахматова читала своё старое, печально знаменитое [ источник не указан дней ] стихотворение «Молитва», в новых условиях получившее ещё более зловещий, мистический оттенок.
Выступала она в окружении своих друзей: в том же антибольшевистском концерте танцевала Ольга Судейкина , и играл на рояле Артур Лурье. Блок на это собрание не пошёл. Позже ему рассказали, что публика на этом концерте кричала в его адрес: «Изменник! Показательно, что Ахматова также отказалась участвовать в другом литературном вечере, когда узнала, что в той же программе Любовь Дмитриевна будет декламировать «Двенадцать». Все эти события глубоко ранят Блока, он ясно видит, что оказался не понятым и в изоляции, а враждебное кольцо вокруг него сужается.
Его краткие записи об этом делаются в точном и сухом телеграфном стиле. Он как бы регистрирует происходящее вокруг себя и своей поэмы:. Вечер «Арзамаса» в Тенишевском училище.
Люба читает «Двенадцать». От участия в вечере — отказались — Пяст , Ахматова и Сологуб [12]. Гумилёв в своём кругу утверждал, что Блок, написав «Двенадцать», послужил «делу Антихриста » — «вторично распял Христа и ещё раз расстрелял Государя » [13]. Очень, очень талантливы… И всё же обоих, когда возьмём Москву, придётся повесить…» [14] [комм. Одновременно с крайним неприятием белой гвардии поэма «Двенадцать» не получила однозначного одобрения и со стороны новых властей, которые первое время вызывали горячее сочувствие самого Блока.
Анатолий Васильевич Луначарский будет о них писать, но читать их — не надо вслух , потому что в них восхваляется то, чего мы, старые социалисты , больше всего боимся».
Марксисты — самые умные критики, и большинство правы, опасаясь «Двенадцати». Но… «трагедия» художника остаётся трагедией. Кроме того:. Если бы в России существовало действительное духовенство , а не только сословие нравственно тупых людей духовного звания, оно бы давно «учло» то обстоятельство, что «Христос с красногвардейцами ». Едва ли можно оспорить эту истину, простую для людей, читавших Евангелие и думавших о нём [15] ….
Из людей, близких Блоку, приняли и поддержали его единицы. Среди них: Мейерхольд , академик С. Ольденбург , Ремизов и Есенин [13]. Читая «Двенадцать», даже его близкие и старые друзья испытывали удивление, испуг и даже полное неприятие позиции поэта: столь неожиданной и полностью выпадающей из своего окружения она была.
Не раз Блок слышал от них не только предостережения — но и прямое осуждение своему политическому «левому уклону». Но даже с чисто творческой точки зрения это яркое и в целом недопонятое произведение сразу же встало особняком в русской литературе Серебряного века. Ключ к реальному пониманию поэмы можно найти в творчестве известного шансонье и поэта М. Савоярова , концерты которого Блок посещал десятки раз в — годах и творчество высоко ценил [16]. По всей вероятности, Блок испытал довольно сильное влияние эксцентрического стиля Савоярова, которое более всего сказалось в его послереволюционном творчестве.
В «Двенадцати», этом жанровом оттиске, сделанном поэтом с полуразрушенного революционного Петрограда , который Шкловский ставил рядом с « Медным всадником » Пушкина , словно бы внезапно зазвучали совершенно новые для Блока интонации и мотивы. Одним из первых это почувствовал и затем определил тот же Виктор Шкловский:. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских. В своей статье Шкловский по гамбургскому счёту имел в виду Михаила Савоярова , едва ли не самого популярного в те годы петроградского шансонье , довольно часто хотя и не всегда выступавшего в так называемом «рваном жанре».
До неузнаваемости загримировавшись под бродягу-босяка , Савояров выходил на сцену в стилизованном наряде типичного уголовника само по себе слово «босяк» имело тогда именно такое значение.
Известный российский, а позднее американский балетмейстер Джордж Баланчин навсегда запомнил, как Савояров пел и гротескно играл знаменитые куплеты «Алёша, ша, возьми полтоном ниже, брось арапа заправлять».
По его мнению, и само чтение вслух или артистическая декламация должна была сопровождаться соответствующими тексту интонациями и мимическими эффектами. Для Блока искусство Савоярова было настоящим, живым, непосредственным и сильным.
Сразу после публикации поэмы, в марте года , в период активных чтений, обсуждений и премьерной подготовки жена Блока, Любовь Дмитриевна , репетировала поэму «Двенадцать» для декламаций на литературных вечерах и концертах.
Не следует забывать, в какой обстановке холодного, полуразрушенного революцией города происходили эти чтения… Именно в это время Блок специально приводил Любовь Дмитриевну на савояровские концерты, чтобы показать, каким именно образом и с какой интонацией следует читать эти стихи, совсем не так, как читали его поэзию прежде. Именно этим временем датирована одна из характерных и показательных по настроению записей, сделанных Блоком в своих дневниках.
Ещё один кол в горло буржуям, которые не имеют представления, что под боком [21]. Сам Блок «Двенадцать» почти никогда не читал, и читать не умел. Как правило, с чтением поэмы выступала его жена. Впрочем, если верить почти единодушным отзывам слушавших «Двенадцать» в исполнении Любови Дмитриевны, читала она весьма нелепо, то и дело преувеличивая и впадая в дурную театральщину.
Крупная женщина с массивными руками, обнажёнными почти до самых плеч, даже на сцене она казалась громоздкой. И тем более нелепым выглядело как она, резко выкрикивая и жестикулируя, металась по эстраде , то садясь на стоявший тут же стул, то снова вскакивая с него. Некоторым наблюдавшим казалось, что и самому Блоку слушать Любовь Дмитриевну было досадно и неприятно.
Навряд ли это на самом деле было так, поскольку Блок постоянно советовал и даже показывал ей, как именно следовало бы читать поэму.
Для этого он и водил Любовь Дмитриевну на концерты грубоватого куплетиста Савоярова. Судя по всему, Блок полагал, что читать «Двенадцать» нужно именно в той жёсткой эксцентричной манере, как это делал Савояров, выступая в амплуа питерского уголовника или босяка.
Для такого результата ему пришлось бы самому стать, как он выразился, «эстрадным поэтом-куплетистом» [22]. Среди стихов поэмы также часто чувствуются интонации и даже прямые цитаты «жестокого романса» Идут без имени святого Все двенадцать — вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль… [23] Во время написания поэмы Блок перечитывал « Фауста » и сквозь строки «Двенадцати» иногда просвечивают образы Гёте.
Подобранный на дороге Фаустом чёрный пудель , из которого вышел на свет Мефистофель , оборачивается у Блока «паршивым псом», олицетворяющим собой символ старого мира. Стоит буржуй, как пёс голодный, Стоит безмолвный как вопрос.
И старый мир, как пёс безродный, Стоит за ним, поджавши хвост [9]. Читая «Двенадцать» и некоторые одновременно написанные с ними газетные статьи Блока, даже его близкие и искренне сочувствующие ему старые друзья одновременно испытывали порой и удивление, и испуг, и даже полное неприятие неожиданной и полностью выдающейся из своего круга новой позиции поэта.
Не раз Блок слышал от них и предостережения — и осуждение своему «левому повороту». Читаю с трепетом Тебя. Помни — Тебе не «простят» «никогда»… Кое-чему из Твоих фельетонов в «Знамени труда» и не сочувствую: но поражаюсь отвагой и мужеством Твоим… Будь мудр: соединяй с отвагой и осторожность. И словно отвечая на письмо Андрея Белого и подтверждая его опасения, в стихах Зинаиды Гиппиус , прямо обращённых к Блоку, мы можем увидеть те же самые слова: « Я не прощу, Душа твоя невинна. Я не прощу ей — никогда ».
Нарастающая разруха, смута и нападения со всех сторон приводят Блока к углубляющемуся творческому кризису, депрессии и прогрессирующей болезни. После «Двенадцати» и «Скифов» обе вещи были написаны в январе года Блок как поэт замолчал. В конце июня года он сам сказал о себе: «Писать стихи забывший Блок…» , а на все вопросы о своём молчании всякий раз отвечал коротко:.
Шум и грохот «мировой истории», с которого начиналась поэма «Двенадцать», постепенно затих, уступив место тишине, давящей тишине, а потом и мёртвой. В феврале года, во время антибольшевистских рабочих выступлений на заводах Петрограда, Блок вместе с Евгением Замятиным и другими деятелями искусства, связанными с левыми эсерами [25] был арестован петроградской Чрезвычайной Комиссией. Его заподозрили в участии в антисоветском заговоре.
Через день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, поскольку за него вступился Луначарский [26]. Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В году Блок записал в дневнике: «…под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне».
Поэма «Двенадцать», однако, успела пробить брешь в широкую толпу, ту толпу, которая никогда раньше Блока не читала. Поэму «Двенадцать» эта толпа опознала по слуху, как родственную ей по своей словесной конструкции, словесной фонетике , которую вряд ли можно было тогда назвать «книжной» и которая скорее приближалась к частушечной форме. Несмотря на наступившее творческое молчание поэта, его популярность, благодаря «уличной» фонетике «Двенадцати», росла со дня на день [1].
И как бы в ответ Анненкову звучит голос той самой толпы и голос самого Блока из воспоминаний Корнелия Зелинского , позднее — известного литературного критика , но тогда — только двадцатилетнего юнца, вполне одержимого левыми идеями:.
Ранней осенью года я встретил на Невском проспекте Александра Блока. Поэт стоял перед витриной продовольственного магазина, за стёклами которой висели две бумажные полосы.
На них были ярко оттиснуты слова: на одной — «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» , а на другой — «Революцьонный держите шаг! Наряду с большим стихотворением «Скифы», поэма «Двенадцать» — огромное и последнее усилие Блока: несколько написанных после неё стихотворений, таких как «Зинаиде Гиппиус», «На поле Куликовом» и, наконец, «Пушкинскому Дому», при всех их достоинствах, были возвращением к старой просодии и старому темпераменту. Маяковский в некрологе Блоку выразил общее мнение многих современников: в «Двенадцати» «Блок надорвался».
Это очевидная параллель, усиленная появлением Христа в финале поэмы. Блоковские Двенадцать — явно не святые и не мудрецы, но и апостолы Христа были людьми простыми.
У двоих из Двенадцати, чьи имена мы знаем, эти имена — апостольские: Андрей и Пётр согласно сниженному стилю времени — Андрюха и Петруха. Впрочем, если блоковский Христос не может быть Антихристом, то Двенадцать могут быть «антиапостолами». Борис Гаспаров, проанализировавший поэму, отметил ее ритмическое и мотивное вьюга сходство со стихотворением Пушкина «Бесы» 2 Гаспаров Б.
Поэма А. Если Двенадцать — порождение вьюги, какого-то такого хаоса, какой нельзя истолковать «позитивно», то Христос приходит не чтобы возглавить их, а чтобы изгнать из них бесовщину — или даже изгнать их самих как бесов. Такая трактовка противоречит многим пояснениям, которые делал к своей поэме сам Блок, но это не снимает возможности подобного прочтения — тем более что к нему подводят и другие детали. Например, шествие Двенадцати происходит «без креста».
Как указывает Мария Карлсон, здесь сливаются три близких смысла: пародия на крестный ход впереди шествия Христос несёт вместо креста красный флаг — ещё М. Волошин полагал, что это означает всего лишь замену одного предмета поругания Христа на другой , отсутствие нательных крестов на каждом из Двенадцати и попросту отвержение христианской морали «без креста» здесь, таким образом, то же, что более позднее «без имени святого».
Подробно мотив бесовства в «Двенадцати» разобран в работе Дины Магомедовой «Две интерпретации пушкинского мифа о бесовстве». Слушать ту великую музыку будущего, звуками которой наполнен воздух, и не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величавом рёве и звоне мирового оркестра. Ещё одна релевантная библейская коннотация числа 12 — двенадцатая глава Откровения Иоанна Богослова: «И явилось на небе великое знамение: жена, облечённая в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд.
Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения. Крестный путь и апокалиптическое пророчество: эти отсылки — аргументы в пользу «мрачного» толкования поэмы. В записях Блока периода работы над «Двенадцатью» есть цитата: «Было двенадцать разбойников». Это — строка из стихотворения Николая Некрасова «О двух великих грешниках», входящего в поэму «Кому на Руси жить хорошо».
В усечённом виде, с до примитивности упрощённым сюжетом, текст Некрасова пел как романс Фёдор Шаляпин: великий грешник атаман Кудеяр здесь бросает шайку разбойников и уходит в монастырь служить Богу. История о двенадцати разбойниках, предводитель которых становится святым, могла повлиять на Блока помимо евангельского сюжета об апостолах.
Появление Христа в финале «Двенадцати» — главная загадка поэмы. Это заявление столь сильно, что располагает к оглушительным, поверхностным, слишком прямолинейным трактовкам: например, что красногвардейцы действительно новые христианские апостолы, что Христос своим присутствием утверждает правоту их дела.
Святополк-Мирский, совершенно верно отмечавший, что Христос в поэзии Блока — не то же, что Христос для христиан, что это особый «поэтический символ, существующий сам по себе, со своими собственными ассоциациями, весьма отличными от Евангелий и от церковных традиций», полагает, что Христос указывает дорогу красным солдатам «против их воли»; сам Блок называл красную гвардию «водой на мельницу христианской церкви».
Разумеется, не стоят внимания утверждения советских критиков о том, что образ Христа — «большая и бесспорная неудача Блока, резкий диссонанс в его поэме» 3 Штут С. Существуют и попытки доказать, что Христос в «Двенадцати» — это Антихрист хотя бы потому, что у настоящего Христа не «белый венчик из роз», а язвящий терновый венец без цветов. При всей соблазнительности такой трактовки, которая сообщает всей поэме роковую амбивалентность, нужно заметить, что она едва ли правдоподобна — равно как и интерпретация Максимилиана Волошина, согласно которой красногвардейцы преследуют Христа, охотятся на него, или мысль Марии Карлсон о том, что красногвардейцы хоронят Христа поскольку на голове у него не венок, а венчик — так называют ленту, которую кладут на лоб усопшему при погребении.
В устных пояснениях к «Двенадцати» Блок говорил, что появление Христа было для него самого неожиданным, даже неприятным — но неизбежным. Именно Сын Божий — фигура, подобающая масштабу совершающихся в России событий. Он оказывается там, где происходит страдание и меняется строй мира. Он как будто соткался из вьюги вьюга, метель — образ, важнейший для всей поэзии Блока, символ, означающий хаос и, как ни странно, жизнь.
Именно такая находка позволяет Блоку после завершения «Двенадцати» записать в том же дневнике: «Сегодня я гений». Черновики «Двенадцати», впрочем, расходятся с позднейшими разъяснениями Блока и показывают, что Христос возникает в замысле поэмы достаточно рано.
В статье Ирины Приходько об образе Христа в «Двенадцати» рассказывается о том, что значил Христос в жизни Блока: богоискательство у него соединялось с богоборчеством, а на восприятие христианства влияло не догматическое православие, а беседы с Мережковскими, Андреем Белым и писателем Евгением Ивановым — последнему Блок поверял свои мысли о «мучении Христом» и незнании, неприятии Христа.
Особенно важным для Блока было самоумаление Христа омывание ног ученикам, прощение грешников — в том числе распятого вместе с ним разбойника ; можно предположить, что Христос «Двенадцати» именно таков. Отметим, что написание «Исус» — старообрядческое, таким образом, Христос «Двенадцати» не связан с каноническим православием. Разумеется, в «Двенадцати» действует евангельский претекст: Исходный текст, повлиявший на создание произведения или послуживший фоном для его создания.
Но важнее то, что в «Двенадцати», поэме, которая, казалось бы, порывает со всем блоковским поэтическим опытом, постоянно сказываются мотивы этого опыта: если Катька — стихийный, сниженный, но всё так же мучительный «отсвет и отзвук идеала прекрасной дамы» 4 Пьяных М.
Россия и революция в поэзии А. Блока и А. Обратим внимание: двенадцатая глава поэмы возвращается к регулярному метру и гармоничному звуку: финальные строки — самые музыкальные во всей поэме. По словам Юрия Тынянова, «последняя строфа высоким лирическим строем замыкает частушечные, намеренно площадные формы. В ней не только высший пункт стихотворения — в ней весь эмоциональный план его, и, таким образом, само произведение является как бы вариациями, колебаниями, уклонениями от темы конца».
Воображение поэта распалялось угольями жгучих идей, но человечность коренилась в его природе. Соединение революции и мессианства, христологических мотивов можно встретить не только у Блока. Оно отчётливо прослеживается в ранних поэмах и драмах Маяковского в первую очередь в «Облаке в штанах» , изначально носившем название «Тринадцатый апостол», и в «Человеке».
Ответом на «Двенадцать» стала поэма «Христос воскрес» Андрея Белого — многолетнего друга, соперника и собеседника Блока, также исследующая вопрос: может ли среди пулемётных очередей, железнодорожных гудков, криков об Интернационале воскреснуть Христос? Итак, перед нами если не общее место, то закономерный и обусловленный исканиями модернистов мотив.
Почему же у Блока он так поражает? Ответ — именно отказом от прежней музыки, сопричислением Христа апостолам-разбойникам, изображённым без всяких прикрас. Это один из контрастов поэмы — столь разительный, что некоторых мистически и в то же время прореволюционно настроенных современников он убедил в высшей блоковской правоте или как в случае близкого друга Блока — критика Разумника Иванова-Разумника Разумник Васильевич Иванов-Разумник настоящая фамилия — Иванов; — — автор объёмной «Истории русской общественной мысли».
В е его постоянно арестовывают и в итоге ссылают в Сибирь. Советская критика всегда испытывала затруднения в толковании финала поэмы. Сохранились свидетельства о неприятии его читателями-современниками, вполне революционно настроенными, но далёкими от символистской проблематики: в книге учителя Адриана Топорова «Крестьяне о писателях» собраны отзывы крестьян х годов на «Двенадцать»: «Зря он Христом кончил», «С Богом-то ему нечего бы и соваться» и даже «Я понимаю так, что в этом стихе насмешка над революцией.
Он её не возвысил, а унизил». Мотив любовного треугольника для Блока не новость: если оставить в стороне то, что он реализовался в биографии поэта Блок — Любовь Блок — Андрей Белый , можно вспомнить о персонажах комедии дель арте — Коломбине, Пьеро и Арлекине, действующих в блоковском «Балаганчике» и нескольких блоковских стихотворениях.
Перед нами, таким образом, ещё одна нить, связывающая «Двенадцать» с другими произведениями Блока. Но у любовной трагедии в «Двенадцати» есть и более важная роль: она приносит в поэму основной конфликт — частного, индивидуального с коллективным, массовым.
Жалость к убитой Катьке — чувство, выделяющее Петруху из Двенадцати, диссонирующее с их революционным шагом тоскующий по Катьке, Петруха шагает слишком быстро. Возвращение в строй проходит совсем не так гладко, как может показаться с первого взгляда. Обратим внимание, что в сцене убийства Катьки — символического убийства Вечной Женственности — Блок тоже прибегает к «косноязычным» выразительным средствам: скудной лексике, императивной глагольной рифме: «Стой, стой!
Андрюха, помогай! Главная примета «буржуя» Ваньки, с которым гуляет Катька: он солдат. Почему же красногвардейцы испытывают к нему ненависть? Как солдат мог стать буржуем? Главный советский блоковед Владимир Орлов высказал предположение, что Ванька «пошёл… в солдаты Керенского, — может быть… в ударные батальоны, которые формировал Керенский». Анатолий Якобсон возражает: «Общеизвестно, что накануне Октября народ валом валил от Временного правительства к большевикам, и с какой это стати Ванька объявляется уникальной особью, поступившей как раз наоборот?
С чего бы это Ваньке из красногвардейцев перекидываться в обречённый стан? Возможно, на точку зрения Орлова которую разделяют комментаторы новейшего академического собрания сочинений Блока подействовали те самые керенки, которые есть в чулке у Катьки — деньги, вероятно полученные от Ваньки, — хотя чтобы иметь керенки, было вовсе не обязательно быть сторонником Керенского.
Якобсон полагает, что «солдат» — не буквальное, а скорее нарицательное обозначение, которое дано человеку, дезертировавшему с фронта и ведущему лихую, беспутную жизнь; «солдатьё» и «юнкерьё», с которыми гуляет Катька, — социальные явления одного ряда.
Как бы то ни было, именно внешние признаки «солдатья» — кутежи, показные любовные приключения, черноусость и плечистость, прогулка на лихаче с «елекстрическим фонариком» — вызывают у Двенадцати злобу.
Уместно вспомнить, что знаменитое петербургское кафе поэтов, где часто выступал Блок, тогда ещё не разошедшийся со многими своими друзьями-символистами, называлось «Бродячая собака». Наконец, пёс — один из «бесовских» образов в фольклоре и литературе: нечистое животное в представлении христиан особенно старообрядцев, как раз придерживающихся выбранного Блоком написания «Исус Христос» , маскировка Мефистофеля в «Фаусте».
Для поэмы, в которой большую роль играет контраст, противопоставление пса и Христа тем более разительное, что они образуют рифменную пару — подобающий завершающий штрих. Заглавие «Двенадцать» описывает не только героев поэмы, но и её структуру — двенадцать глав.
Поэма открывается и завершается экспозицией.
Первая глава — пролог из разных голосов, в который постепенно вступают Двенадцать; их движение — лейтмотив поэмы. Этот пролог напоминает театральный, но посторонние голоса эпизодических персонажей скоро смолкают, и все разговоры, которые ведутся на протяжении поэмы, принадлежат самим красногвардейцам. При этом граница между речью одного и речью другого иногда проводится как во второй главе поэмы, где прямая речь оформлена как диалог , а иногда нет, и лишь по косвенным признакам можно понять, что говорят разные люди; так создаётся ощущение монолитности речи Двенадцати.
Однако в поэме ни слова не произносит ни Катька, ни её любовник Ванька. Молчит и скрывающийся от Двенадцати Христос: его видит только автор «Двенадцати» — таким образом, в последних строках мы выходим за рамку зрения героев, субъект поэмы смещается. Смещение субъекта — характерный приём «Двенадцати», часто ставящий читателей в тупик: кто, например, говорит о Двенадцати «На спину б надо бубновый туз» — автор или неназванный сторонний наблюдатель?
Во внутренней композиции «Двенадцати» важную роль играют контрасты: цветовым контрастом поэма открывается «Чёрный вечер. Стоит заметить, что Блок оперирует базовыми цветами для русской языковой картины мира: именно эти три цвета наиболее частотны в русском языке.
Среди других контрастов — слова, обращённые к убитой Катьке: «Что, Катька, рада? В этом скрытом контрасте — два полюса отношения к женщине; здесь они не противоречат друг другу, и это подтверждает представление о той же Катьке как об одном из аватаров Вечной Женственности. Уже не контрастно, а калейдоскопически выглядит в «Двенадцати» смена ритмов и песенных жанров. Акцентный, несколько хаотический стих первой главы, напоминающий о ритмике Андрея Белого второй половины х, сменяется энергичным дольником Стихотворный размер.
Восьмая глава — имитация народного стиха, сложный сплав анапеста с хореем. С десятой по двенадцатую главу вновь доминирует хорей — от просторечно-песенного до торжественного; пожалуй, «Двенадцать» — то произведение, в котором потенциал четырёхстопного хорея размера, часто принижаемого как частушечный или детский раскрывается наиболее зримо во всей русской поэзии. С точки зрения композиционных задач такое сложное чередование, с одной стороны, подчёркивает лейтмотив поэмы — шествие и разговоры Двенадцати, с другой — напоминает о хаосе, главной стихии поэмы.
Создаётся своего рода бриколаж: Произведение искусства, созданное из разнородных материалов, часто — из того, что оказалось под рукой, либо процесс создания такого произведения. В литературе бриколажем определяют текст, состоящий из множества цитат и реминисценций.
Этот принцип вызывал у читателей-современников недоумение; см. Метры здесь редко стабилизируются — их перебивает заимствованная речь: лозунги «Вся власть Учредительному Собранию!
Мы уже приводили уничижительный отзыв Бунина о «Двенадцати» как о «наборе частушек». Совсем в другом смысле высказывался Осип Мандельштам:. Поэма «Двенадцать» — монументальная драматическая частушка. Центр тяжести — в композиции, в расположении частей, благодаря которому переходы от одного частушечного строя к другому получают особую выразительность, и каждое колено поэмы является источником разряда новой драматической энергии, но сила «Двенадцати» не только в композиции, но и в самом материале, почерпнутом непосредственно из фольклора.
Здесь схвачены и закреплены крылатые речения улицы, нередко эфемериды-однодневки вроде «у ей керенки есть в чулке», и с величайшим самообладанием вправлены в общую фактуру поэмы. Фольклористическая ценность «Двенадцати» напоминает разговоры младших персонажей в «Войне и мире». Независимо от различных праздных толкований, поэма «Двенадцать» бессмертна, как фольклор».
Блок высоко оценивал эстрадного поэта-куплетиста Михаила Савоярова, выступавшего в босяцком, пижонском, блатном образе. Не только поэтика куплетов Савоярова, но и его манера исполнения оказали на «Двенадцать» влияние.
Блок даже специально приводил свою жену, исполнявшую «Двенадцать» на сцене, на концерты Савоярова, чтобы показать, как следует читать вслух его поэму. Виктор Шкловский в связи с этим — чуть ли не единственный — называл «Двенадцать» «иронической вещью» 5 Шкловский В. Гамбургский счёт: Статьи — воспоминания — эссе — Всё в той же девятой главе упоминается «невская башня» судя по всему, башня здания бывшей Городской думы на Невском проспекте — в первоначальной редакции она была «старой башней», но Блок изменил текст, — как засвидетельствовано в его записной книжке, по совету Есенина.
Тем самым он не только ещё больше сблизил начало девятой главы со стихотворением Фёдора Глинки, но и дал точное географическое указание.
В этой же строфе «ребятам» предлагается «гулять без вина» — отсылка к разорению винных погребов Петрограда сразу после революции вино уничтожили, чтобы предотвратить пьяные погромы. Плакат «Вся власть Учредительному Собранию! Первое книжное издание «Двенадцати» вышло с иллюстрациями Юрия Анненкова — одного из самых известных русских графиков-модернистов; его кандидатуру предложил Блоку руководитель издательства «Алконост» Самуил Алянский.
Анненков работал с тонкими, твёрдыми и прерывающимися линиями, контрастом чёрного и белого, соединял в рамках одной иллюстрации несколько сюжетов, делал нечто вроде графических коллажей — духу поэмы всё это вполне отвечало. Блок, сначала беспокоившийся, что иллюстрации ему не подойдут, был очень обрадован, увидев результат.
Его письмо к Анненкову помогает прояснить собственное блоковское видение героев поэмы.
Вот, например, описание Катьки: «Катька — здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка; свежая, простая, добрая — здорово ругается, проливает слёзы над романами, отчаянно целуется… «Толстомордость» очень важна здоровая и чистая, даже до детскости ».
Чтобы растолковать Анненкову значение Христа в поэме, Блоку трудно подобрать слова — но это, может быть, самое полное авторское пояснение к финалу «Двенадцати»: «Знаете ли Вы у меня — через всю жизнь , что когда флаг бьётся под ветром за дождём или за снегом и главное — за ночной темнотой , то под ним мыслится кто-то огромный, как-то к нему относящийся не держит, не несёт, а как — не умею сказать ».
Красный флаг, таким образом, оказывается символом, настолько мощным, что Христос — символ ему под стать подобно тому, как в «Швее» Зинаиды Гиппиус алый шёлк оказывается попеременно Огнём, Кровью, Любовью, Звуком — и чем-то ещё дальше, совсем большим и сокровенным, — не Богом ли?
Среди других иллюстраторов «Двенадцати» нужно выделить Михаила Ларионова и Наталью Гончарову — их дополняющие друг друга иллюстрации создают ощущение то хаоса, то строгости, близкой к иконописной. Стоят внимания и иллюстрации Василия Масютина, полные чёткой, почти механической штриховки.
Примечательно, как сливаются здесь фигуры и лица Двенадцати: благодаря этому они воспринимаются как единый организм. Напротив, образы «старого мира» у Масютина подчёркнуто индивидуальны: это позволяет вчитывать в интерпретацию художника его симпатии и антипатии.
Статья Марии Степановой — одного из лучших современных поэтов и эссеистов — к столетию поэмы Блока. Сергей Аверинцев, Константин Азадовский, Николай Богомолов, Дина Магомедова, Александр Эткинд и другие филологи размышляют о парадоксальных последних строках блоковской поэмы.
Александр Блок. О чём эта книга? Когда она написана? Как она написана? Что на неё повлияло? Как она была опубликована? Как её приняли? Что было дальше? Что вообще происходит в «Двенадцати»? У поэмы есть сюжет?
Хаос, стихийность, огромность замысла — то, что позволяет закрывать глаза на «фальшивые ноты»; в «Интеллигенции и революции» Блок, в частности, оправдывает те самые грабежи, от которых Двенадцать советуют «запирать етажи»: «Почему дырявят древний собор?
Владимир Маяковский вспоминал: «Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Юрий Анненков. Иллюстрация к «Двенадцати». Почему «Двенадцать» так отличается от всей поэзии Блока? Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковывавшие их путы и бросаются бурным потоком, доламывая плотины, обсыпая лишние куски берегов, это называется революцией Александр Блок Несмотря на всё это, уже ранние исследователи отмечали, что «Двенадцать» связана с прочим творчеством Блока неразрывно.
Число 12 ведь связано с апостолами, верно? Слушать ту великую музыку будущего, звуками которой наполнен воздух, и не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величавом рёве и звоне мирового оркестра Александр Блок Ещё одна релевантная библейская коннотация числа 12 — двенадцатая глава Откровения Иоанна Богослова: «И явилось на небе великое знамение: жена, облечённая в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд.
Почему в конце поэмы появляется Христос? Святой Лик из Лана. XIII век. Ланский собор, Франция В статье Ирины Приходько об образе Христа в «Двенадцати» рассказывается о том, что значил Христос в жизни Блока: богоискательство у него соединялось с богоборчеством, а на восприятие христианства влияло не догматическое православие, а беседы с Мережковскими, Андреем Белым и писателем Евгением Ивановым — последнему Блок поверял свои мысли о «мучении Христом» и незнании, неприятии Христа.
Воображение поэта распалялось угольями жгучих идей, но человечность коренилась в его природе Анатолий Якобсон Соединение революции и мессианства, христологических мотивов можно встретить не только у Блока.
Почему в центре сюжета революционной поэмы — любовная история? Что это значит? Зачем в «Двенадцати» голодный пёс? В чём особенности композиции и метрики «Двенадцати»?
Как в «Двенадцати» работает фольклор? Совсем в другом смысле высказывался Осип Мандельштам: «Самое неожиданное и резкое из всех произведений Блока — «Двенадцать» — не что иное, как применение независимо от него сложившегося и ранее существовавшего литературного канона, а именно частушки. Откуда ясно, что действие происходит именно в Петрограде? Первые издания. Издательство «Алконост». Петроград, год. Издательство «Новый путь».
Одесса, год. Государственное издательство. Севастополь, год.
