Тамбовский рыбак поймал волосатого карася, Calaméo - Маликов. А. В. «Острое чувство»

И нужно было иметь огромную силу воли и твердое убеждение в своей правоте, упорство и риск, чтоб в течение двух лет быть ежедневно одиноким, в то время, когда молодой возраст так жаждет дружбы и товарищества, совместных шалостей и возможности поделиться личными молодыми переживаниями и горем, оторванный подчас на год, или два от семьи. Территория неухоженная, но торговая и хорошо сие. Алена Савкина Рапунцель вышла замуж за стриптизера.

Спорить с ним было невозможно. Лысый претендовал на роль неформального лидера в этом балагане, но достичь желаемого не мог: вакансию занимал с виду непримечательный мужик с кардинальским прозвищем Серый. Именно Серый заведовал распределением обязанностей между членами пестрой общины, в остальном же тамошняя жизнь организована никак не была.

Устроились вольготно: на поляне, которая относилась к земле казачьего атамана, чей двор стоял неподалеку. Там можно было набрать воды и узнать новости. С атаманом существовала договоренность, согласно которой он не препятствовал соседству, а гости в качестве ответной услуги очищали берег от сорняков — водолюбивой колючей пакости, название которой я забыл.

Единственная дорога, ведущая туда, была перекопана, чтобы не нагрянули менты. Правый берег сохранялся за местными. Иногда конкурентами назначались стрелки — прямо в центре Ворошиловского моста.

Там, кстати, меня и избили — быть может, как раз конкуренты. Или нет. Но причина была по-ростовски нелепа и безоговорочно достаточна: били за то, что я стоял рядом с человеком, приятеля которого подозревали в краже мобильника. По-моему, грандиозно. Однако я отделался малой кровью: ребра остались целы, зубы не пострадали — сказал бы спасибо за гуманное обхождение, кабы память не подвела. Что стало с Пашей, я не узнал, пока не вернулся домой: на мосту напарник огреб не очень сильно, но долго отбивался, плутал по району, разыскивая меня, переживал.

Не найдя, рассудил, что будет проще словиться в Москве, чем в Ростове, и в итоге оказался прав. Но поначалу я был чертовски далек от благополучного исхода, ибо находился в совершенно потерянном состоянии — даже не знал, как вести себя в обычной жизни. Но при этом мог прочесть наизусть стихи Маяковского и поддержать разговор на исторические темы.

Странная штука — память. По сути, приходилось формировать личность заново и заниматься этим в условиях нового быта. Собери у мозга в зале любимых неисчерпаемые очереди. Смех из глаз в глаза лей. Былыми свадьбами ночь ряди.

КРУПНЫЕ БОЛОТНЫЕ КАРАСИ ЛОМАЮТ КАМЫШ! РЫБАЛКА НА ПОПЛАВОК В ДИКОЙ РЕКЕ!

Найдя приют у левобережных, я жил их жизнью: спал на голой земле, поедаемый комарами, ранним утром обходил пляж, собирая бутылки, днем искал цветмет в промзоне. Стекло сдавали сразу, металл копили, чтобы отнести оптом. По деньгам выходило на удивление много, но из еды покупался только хлеб, все заработанное тратилось на бухло и табак. А жрали голубей. Ознакомившись с методом охоты на эту живность, я навеки проникся к ней презрением. Дичь добывалась так: спустившись по откосу набережной от моста к одной из бетонных плит, нагретых солнцем, которую почему-то облюбовали птахи, надо было не торопясь подойти к колготящейся, воркующей массе — и со всей дури шарахнуть по ней здоровенным дрыном.

Голуби перепуганно взмывали, потеряв одного-двух а то и трех оглушенных собратьев. Дальше следовало собрать трофеи, свернуть им бошки, покидать тушки в пакет и повторить процедуру, когда стая, успокоившись, вернется на известную плиту.

И стая возвращалась! Тупые птицы, люблю их особенно с хлебом. Также в пищу употреблялись речные мидии, запеченные на решетке от холодильника. Вот и все меню. Выбор бухла был значительно шире. День пролетал как праздник, под звон бутылок и хоровое пение.

Регулярные пьянки вряд ли благотворно сказывались на моей пострадавшей голове, и, сложись все иначе, в настоящее время я мог бы преспокойненько бичевать где-нибудь в Краснодарском крае. Но на третьи сутки праздника память вернулась. Почти чудом: мне повезло с фамилией. Сидя на песке, я отрешенно скользил взглядом по замусоренному пляжу, как вдруг в глаза бросилась упаковка от мороженого «Метелица».

И тут же в голове вспыхнуло: «Дмитрий Александрович». И процесс пошел! Тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения. А я-то полагал, что живу в Питере: название города отозвалось теплом на душе, когда новообретенные товарищи, силясь помочь, перечисляли топонимы неудивительно, что нелюбимая столица не нашла отклика ; собирался отправиться в Северную Пальмиру в поисках своего «я» Не судьба.

Личность вернулась, но искать себя я продолжил, странствуя и скитаясь по таким порой землям, где легко было найти лишь приключения. И уж оных обрел немало. Про людей и чудеса В бытность мою проводником пассажирского поезда час заступления в рейс однажды выпал на тридцать первое декабря.

А потом внезапно, как это случается на железной дороге, выход отменился. То есть еще двадцать девятого я твердо знал, где и с кем встречу Новый год, а уже на следующий день обдумывал вопрос заново. И на следующий тоже. А потом плюнул и решил провести торжество наедине с зимним лесом, покидал вещи в рюкзак и выбрался на трассу.

Долгое время я считал, что ненавижу зиму, но после того, как прокатился на попутках по декабрьской Сибири, понял, что не терплю московские влажные холода, пронизывающие насквозь так, что мстится, будто скелет не может согреться в мясной оболочке. В Петербурге, к слову, гораздо хуже. Погода — единственный параметр, по которому культурная столица уступает политической.

Насколько паршиво зимовать в Питере, настолько же хороши нормальные российские морозы — это от них румяная мордаха, а не насупленная физиономия, надеваемая, чтобы от метро до дома дорысить.

С тех пор перспектива ночевки в зимнем лесу меня не тревожит. Хотя бывали случаи, пережив которые благоразумный человек постарался бы подобного избегать. Так, в Тюменской области, очутившись в надвигающейся темноте на незнакомом и пустынном участке трассы без единого фонаря, я ни капли не огорчился и почапал в лес — устраиваться на ночь.

Автостоп — непредсказуемый и потому интереснейший способ передвижения для не склонных к комфорту людей с массой свободного времени. А времени у меня всегда в избытке — целая жизнь впереди. Так мыслил я и в тот раз, не ведая о предстоящих испытаниях. Стоянка начиналась как обычно — дрова, костер, каша, чай. Прихлебывая из дымящейся кружки, я сыто откинулся на рюкзак — и понял, что замерзаю. Как же это? Ведь я поел горячего и сижу у огня?

Видимо, температура воздуха упала, но за возней с готовкой я это не заметил. Прислушавшись к ощущениям, предположил, что перевалило за минус двадцать, из чего следовало, что рядовым костром не обойтись. По опыту я знал, что при небольшом минусе даже в моем видавшем виды осеннем спальнике реально спать вовсе без огня. Правда, некогда, испытывая данный способ, я пробудился, не чувствуя руки. Перепугался страшно!

Думал, отморозил. Оказалось, отлежал. Что ж, холодов бояться — в лесу не зимовать. До пятнадцати ниже ноля спасал основательный костер с неистощимым запасом дров, а вот если еще ниже Такого эксперимента я не проводил.

Но была сходная ситуация: неподалеку, под Омском, в ночь на Рождество случилось угодить в тридцатиградусный мороз. На вопросы судьбы, поставленные таким образом, я отвечаю неизменным: «Надо идти в лес! Но под Омском вмешалось непредвиденное — там не было леса. Почему-то раньше не замечал. Натуральная казахская степь, от края до края заметенная снегом, тянулась вдоль федеральной трассы.

Лишь островки кустарников проклевывались то тут, то там, но в смысле привлечения тепла сырые ветви были годны разве только для того, чтобы сплести из них корзину и ей накрыться.

Да и то не помогло бы — ветер, разгулявшийся на просторе, продувал сверху донизу. Деваться было некуда, и я ковылял по обочине ночь напролет, вспоминая Георгия Иванова: Снега, снега, снега А ночь долга, И не растают никогда снега.

Снега, снега, снега А ночь темна, И никогда не кончится она. Устал, как загнанная лошадь. Перед рассветом вспомнил, что в термосе оставался чай, но из запрокинутого сосуда в рот вывалилась ледяная шуга с чаинками. Закинуть рюкзак на плечи не удалось, я слишком обессилел, а едва отпустил лямку, бесноватый ветер уронил его и покатил кувырком. По стечению обстоятельств при себе имелось двести грамм крепкого алкогольного бальзама, вкус которого и без того был на любителя, а на морозе приобрел непередаваемую мерзость.

Прекрасно зная, что на холоде пить не стоит, я глотнул, и по венам, казалось, начинавшим похрустывать, прокатился жар, в тело вернулись силы, и, надев рюкзак, я бодро зашагал к городу. Проникаешься уважением к механизмам, сформировавшим бренную оболочку Homo sapiens, сознавая, сколько напастей мы способны вынести. Утром я вошел в Омск. Но в тюменской стороне с лесом был порядок.

Смешанный сосново-березовый, в котором мне предстояло ночевать, с достоинством хранил красоту. В цифровую эпоху, когда туристы поголовно стали фотографами, нужно забраться к черту на кулички, чтобы наблюдать окружающее без скачущих по нему фигурок с фотоаппаратами.

Со стороны кажется, что устройства нас поработили, принудив слоняться повсюду и показывать девайсам лучшие уголки нашей планеты. Зачем, для захватнических планов? Если так, то я чист перед человечеством, ибо запечатлеваю виденное только мысленно. Из нетронутого снега устремлялись в небо высоченные черно-белые и оранжево-коричневые стволы.

Если расфокусировать зрение, то в сплошной стене деревьев можно было вообразить картину в стиле магического реализма: стада зебр и жирафов, над которыми вьются сороки и малиновки. В таком живописном местечке и умереть не жаль.

Оптимистично настроенный, я взялся за устройство нодьи. Не вдаваясь в детали, нодья — это вид таежного долгоиграющего костра, который не горит, а тлеет по всей длине двух сухих бревен, сложенных друг на друга. До того я сооружал нодью всего раз, и то в межсезонье, поэтому теперь повозился вдосталь: пока в потемках свалил дерево да совершил, что требуется, запарился так, что мог бы топить лед лбом. Больше трех часов трудился, а мороз крепчал. Когда защипало нос, я укутался по самые глаза, а когда нодья занялась, мои ресницы заиндевели.

Разведя огонь, умостился на ворохе лапника левым боком к теплу. Правый тотчас захолодило. Повернулся спиной — вскоре занемели колени. Нодья грела отменно, но только с одного фланга, и сносного положения занять не удавалось. Ворочаясь, я вдруг обратил взгляд к небу и замер: звездный, необыкновенно ясный, невиданный простор раскинулся над лесом, в котором тлел мой костер.

Стояла исключительная тишина, и только кора деревьев шуршала, потрескивая на морозе. Ради таких моментов есть смысл жить. Шепот звезд в ночи глубокой, Шорох воздуха в мороз Откровенно и жестоко Доводил меня до слез. Призрак Шаламова возник в темноте. Я поднялся и молча принялся за новый костер. Ночь была кромешная. Вторая попытка далась легче — справился за пару часов.

Рухнув на подстилку меж двумя нодьями, закутался в спальник и, размякнув в тепле, подумал, что если костры вдруг потухнут, я уже не проснусь. И с этой успокоительной мыслью задрых. Сквозь дремоту слышался шуршащий треск древесной коры, лопающейся от мороза, и какое-то глухое, еле уловимое позвякивание.

Недоумевая, что здесь может звенеть, я намертво отрубился. А поутру загадка разрешилась. Протер глаза вовремя. Первая нодья прогорела до золы, от второй осталась гряда углей, на которых, сметенных в кучу, удалось приготовить завтрак.

Уже рассвело и явно потеплело, обрадованный, я отошел по малой нужде и, легонько задев кусты, распознал знакомый звук, который при соприкосновении издавали ветки, обледеневшие после недавней оттепели.

Лед держался некрепко и опадал от слабого удара, требовалось совсем ничтожное усилие, и я обсыпал несколько веток, пробуя воссоздать звон. А ночью ветра не было — лишь в самой вышине колыхались кроны сосен, и, чтобы звук оттуда достиг земли, была необходима совершенная тишь.

Я тогда лишь только дома, Если возле — ни души, Как в хрустальном буреломе, В хаотической глуши. Вот и мне случилось побывать в хрустальном буреломе, но в остальном эта история каторгу не напоминала, ведь не несла ни капли печального, напротив, сохранила о себе очень светлое впечатление, а стих Шаламова вспомнился потому, что он чертовски к месту.

Отправляясь в дорогу в одиночестве, путнику нелишне иметь некое хобби, не требующее значительного инструментария и поглощающее образовавшиеся часы ничегонеделания. Кто-то изучает языки, кто-то разговаривает сам с собой, а моим увлечением было зубрить и повторять стихотворения. Впрочем, побеседовать с собою тоже бывало душевно. И Новый год в Подмосковье был проведен в обществе мертвых поэтов.

Зимний световой день короток, а предновогодний автостоп бестолков: люди, спешащие из города, направлялись к друзьям да родным, и пассажирское сиденье, на которое я мог бы уповать в иное время, было занято членом семьи или грудой подарков.

Не диво, что я не успел выбраться из Подмосковья до сумерек. Но до приемлемого леса добрался — не парковое, исчерченное тропинками, скрывающее отбросы под сугробами, редколесье, убогий макет тайги, от сравнения с которым круглый год оскорбленно зеленеют сибирские ели, но и не чащоба медвежьего края.

Едва небесная хмурость начала густеть, я сошел с магистрали, углубился в березняк, протопал пару километров по подмороженному насту и разбил стоянку — когда путешествуешь без палатки, это означает просто расчистить кусочек опушки и собрать ворох дров.

Вечерок выдался что надо: температура застряла около ноля, в воздухе порхал пушистый снег, частокол деревьев надежно поглощал шум проезжей части, оставшейся позади, и безмолвие нарушало лишь пыхтенье котелка с закипающей водой да хруст горящих сучьев.

Сохнущие на рогульках носки дополняли обстановку уюта. Ни зуденья комаров, ни топота полоумных ежиков, шарахающихся по кустам летними ночами. Настоящий праздник.

Полночь встретил, читая стихи и потягивая из кружки грог с коньячным спиртом. Звезды синеют. Деревья качаются. Вечер как вечер. Зима как зима. Все прощено. Ничего не прощается.

Весь следующий день я пробродил по лесу, поедая подслащенную морозом рябину, а к ночи развел огромный костер и уснул довольный — идеальный отдых. А второго января неожиданно решил сгонять в Самару к друзьям и, пообедав подмерзшим оливье, вышел на трассу.

Положившая зачин машина подвезла на десяток километров и ушла на поселок, высадив меня перед поворотом. Впереди дорога горбилась, ощетинившись металлическими барьерами — похоже, это был небольшой мостик.

Следовало его пройти, чтобы занять позицию, удобную для стопа. Взобравшись на асфальтовый пригорок, я остановился попить воды. За оградой простиралось мелованное поле, бросающее отсветы неулыбчивому солнцу. Зима переписывает Россию набело. Подколесная грязь накрывается ледяной тканью, по которой машины ползут фыркающими утюжками.

Обочины, простирающиеся на одну шестую часть суши замусоренным пустырем, не раздражают глаз, смирно озирающих чистоту тянущейся от горизонта равнины, на которой редкие дороги превращаются в разделительные полосы. Русское поле источает снег. Утешительное зрелище.

Только перелесок, восставший метрах в двухстах, да небольшое ярко-красное подвижное пятнышко нарушали равномерность пейзажа, представшего передо мной. Наверное, рыбак топтался у лунки, сторожа поплавок.

Хотя вроде силуэт был мелковат для рыбака Поправив очки, я присмотрелся к непонятному и выругался: человек, видимый лишь по пояс, размахивал руками! Живописное поле оказалось водоемом, а человек в красном провалился под лед. Я бросился на помощь, не сообразив, что туда, где проламывается лед, надо бы подбираться поосторожнее.

К счастью, ошибка не стала трагической: женский крик оповестил, что его обладательница влетела не в полынью, а в прорубь, непонятно за каким чертом сделанную ближайшая деревня находилась в пяти верстах.

Ярким пятном, привлекшим мое внимание, оказался небольшой рюкзак, который, застряв, не дал туристке кануть в студеную воду с головой, но он же и не позволял выбраться, придавив к толстой кромке льда. Распустив лямки, я выдернул груз и бросил на снег, помог женщине вылезти и доковылять до леса. Пока замерзшая стаскивала мокрую одежду и переодевалась в мою а все теплые вещи были надеты, так что понадобилось частично разоблачиться , я запалил костер — мигом, аж сам удивился.

Видимо, адреналин в кровь ударил, все-таки впервые кого-то спасал. Когда женщина закончила растирать онемевшее тело, был готов чай. Закутавшись в спальник, она жадно пила горячее и причитала о том, что живет в поселке неподалеку, а по этому маршруту ходит регулярно в любой сезон: восемь километров через лес и в конце по берегу пруда, зимой — по льду, потом на остановку и автобусом домой — и сложностей не было, с детства известный путь, красивые места Постепенно ее речь становилась вялой, после пережитого стресса и второй кружки чая, сдобренного спиртом, потянуло в сон, и, не переча утомленному организму, она отключилась.

Выпотрошив вымоченный рюкзак, я развесил вещи на жердях вокруг костра, чтобы хоть немного подсохли, пока их хозяйка почивает, и занялся готовкой. Думал, сейчас вот отужинаем, будет еще не поздно, провожу даму на остановку, небось не успеет замерзнуть в сыроватых шмотках, не так уж холодно, а сам успею куда-нибудь уехать.

Макароны с мясом сварились, я разбудил соседку, протянул ей котелок и, пока та трапезничала, изложил план. Она кивала и поддакивала, а потом отставила посуду, легла и задрыхла как ни в чем не бывало. Очевидно, женский организм требовал отдохновения подольше и пищи пообильнее, как я убедился, заглянув в выскобленный котелок. А когда состряпал новую порцию и насытился, почти стемнело. По всему выходило — ночевать нам в этом жалком, безбожно продуваемом лесочке, который пришлось дополнительно проредить, чтобы запастись топливом.

Согреваясь кипятком, я вечерничал, вспоминая, как увидел настоящую тайгу. Это было летом на восточной стороне Байкала, куда мы забрались с одной хорошей девушкой по прозвищу Айна привет ей!

На западе озера вовсю развивался туризм, Ольхон расцветал огнями фонарей, над волнами парила музыка из автомагнитол. Благополучно избежав этого, мы двинулись по противоположному берегу покорять пыльные грунтовки и паромные переправы. Когда стали встречаться такие топонимы, как Баргузин и Курумкан, а дорога принялась забирать все дальше от большой воды, тайга стояла уже по обочинам. Там я понял, что сибирские дебри, виденные ранее, — просто лес, только гуще и выше, чем мы привыкли, а тайга — это когда делаешь шаг, и нога утопает во мху по щиколотку, а то и по голень; еще шаг — и наступают сумерки, потому что деревья такие высокие, что сквозь кроны еле проникает свет; еще — и обернувшись, уже не видишь дороги, и становится не по себе, и где-то рядом обязательно оказывается какая-нибудь упавшая ель с вывороченными корнями, из-за которой, чудится, может выскочить нечто хищное, или в кустах чего шевельнется, аж сердце екнет.

Наверное, человек, живущий в таежном крае, позабавился бы, услышав такое, но горожане поймут. Снег выстелил землю, упокоившуюся до условной весны, которая непонятно когда вернется. Ветер изрядно остужал, и я переминался с ноги на ногу возле костра, чтобы не задубеть.

Тормошить спящую было неловко: человеку спросонок трудно что-либо объяснить, а мне требовалось объяснить необходимость залезть к ней в спальник. Пусть даже в мой спальник. К утру поди окоченел бы, кабы женщина не пробудилась сама — по сути, жизнь спасла. Вообще-то, как правило, я не освещал данную историю, ведь получается нескромно, но раз уж тут разворачивается сказ, вмещающий в себя толпу помогавших мне в разное время людей, хочется как-то оправдать свое легкомысленное бытие в нашем рациональном мире.

Систематически покидая домашний очаг с прочно установленными правилами и привычными ритуалами повседневности, учишься замечать, как приключения находят тебя сами. Если пойти им навстречу, открывшись переменам, приходит полное единение с мирозданием, и оно начинает мостить перед тобой дорожку, на которой не бывает суеты, забот о наступающем дне и беспокойства о нынешнем часе, должные поступки укладываются в логику событий — и так до порога дома.

Это сродни фатализму: все идет как должно, и когда мне что-то нужно, я просто оглядываюсь и нахожу это; возникающие трудности являются не проблемами, а необходимой коррекцией курса, который направляется в нужную колею. Образно выражаясь, пока я грею новую порцию кипятка взамен опрокинувшейся, проходит ровно столько времени, сколько нужно дальнобойщику для успешного окончания ремонта на обочине, на которую я выйду как раз вовремя, чтобы уехать с ним.

Я называю это «попасть в волну», обычно же говорят: дорога ведет, ибо это знакомое безденежным странникам ощущение.

Крупный карась как лапоть река Ворона.

В пути восприятие времени изменяется, а воспоминания наслаиваются одно на другое, и собеседнику может показаться, что приключений было много, но это не так, просто я постарался собрать повествование в точку, а не выстроить в линию, описывая события, распыленные в прошлом на двенадцать лет. Живет и здравствует большое число пешеходников и автостопщиков, туристов и волонтеров, странников и бродяг, и у всякого своя дорога, пестрящая историями, причем за каждым ее отрезком зачастую стоит некий феномен — судьбоносное явление или хороший человек, и хочется поведать хоть о некоторых из них.

Кто-то однажды выразился в таком духе: я, мол, не говорю «случайность», а только — чудо, счастье, судьба Сложно зафиксировать мысль точнее. Верить в случайности — высокомерие для тех, чья судьба пересыпана счастливыми чудесами. После того как в Ростове-на-Дону память вернулась, я попал в волну с высокой концентрацией мелких, но чрезвычайно своевременных чудес, из которых опишу лишь малость. Возвратившись в лоно собственной личности, я испытал недюжинный подъем — более дискомфортного состояния, чем в предыдущие три дня, переживать не доводилось.

Сидя на донском берегу, прикинул ресурсы: нет ни копейки, из вещей только шорты да тапки, найденные на пляже. До Москвы тысяча километров. А до моря в два раза меньше. И мне ведь без разницы, куда ехать! Если нет ничего, пятьсот километров и тысяча — эквивалентны. И я отправился на море. С изжелта-синей половиной лица довольно проблематично поймать попутку, поэтому десяток километров я прошел пешком и немного подбросили батайские ребята, державшие путь на озера неподалеку.

Весело поболтав, решили ехать вместе и провели неплохой вечерок, купаясь и выпивая, потом доставили меня в город, поделившись информацией, что часто возле дверей подъездов люди вывешивают ненужное барахло, которое может взять любой желающий. И довезли до парадного, где я обзавелся футболкой и школьным ранцем. Так дальше и продвигался, собирал яблоки и терн, пополнял запасы воды в ручьях и на колонках, никого ни о чем не просил и тем более ничего не брал без спросу, ничуть не парился и был счастлив.

В Джубге увидел растущую на улице вишню, усыпанную бордовыми ягодами, и основательно ее объел. Около получаса ходил вокруг дерева, срывая дары природы, потом из соседнего дома вышел мужчина и спросил, не помочь ли мне чем.

Я ответил, что, если, мол, воды нальете, будет славно. Взяв мою двухлитровку, он ушел в дом и вернулся с водой, а также с туристической миской, полной шашлыка, пучком зелени и кусками лаваша.

На побережье было навалом малины, винограда, слив, яблок — я ни в чем себе не отказывал. Уснул на берегу на крупном плоском камне, нагревшемся на солнце за день.

Это было одно из самых неординарных мест для ночлега, потому как прилив затопил полосу пляжа, и, пробудившись, я обнаружил, что вокруг плещет море, однако из-за штиля до меня не доносилось даже брызг. Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь, И обоймут тебя в глухом моем просторе И тысячами глаз взирающая Ночь, И тысячами уст глаголящее Море.

Ранним утром, когда солнце только готовилось сушить купальщиков и увлажнять пешеходов, я беспечально стартовал в обратный путь. Дорога вновь стелилась под ноги, готовясь изумлять чудесами. По иронии судьбы, опять очутился на батайских озерах, искупался и на берегу нашел забытые кем-то тапки — взамен своих, потерянных на джубгинском пляже.

Радуясь обновке, потопал к Ростову пешком. Время близилось к шести, и, хотя светило миновало зенит, палило неимоверно. В какой-то момент вдруг стало стопроцентно ясно, что близится тепловой удар и я натурально грохнусь на ходу. Вот сейчас И тут, через пару шагов, я узрел лежащую на обочине кепку, поднял ее — а она мокрая и холодная.

То есть кто-то, только что облив кепку холодной водой, выбросил из окна авто. Надев ее, грохаться навзничь расхотелось. Но начала мучить жажда. Конечно, от нехватки воды я бы не умер, однако походка потяжелела. Я тащился вперед, оглядывая обочину на предмет плодово-ягодных, но глазам представали бесполезные деревца с пыльными листьями, вялые кустарники, желтеющая трава, усыпанная фантиками и пластиковыми емкостями, — и возвышающаяся посреди мусора пятилитровка дешевого пива.

Осторожно, как охотник к дичи, я приближался к ней, боясь спугнуть: а вдруг мираж, вдруг исчезнет? Но закупоренная, полная хмельного напитка баклага ожидала, когда ее найдут, и вот В отличие от кепки, дар прохладным не был — отвинчивать крышку следовало вдумчиво, чтобы не окатило пеной, но я справился. Отродясь не пробовал такого вкусного горячего пива. Конечно, жажду оно не очень утоляло, но порция, слитая в бутылку, лежащую в рюкзаке, грела душу и спину.

Промочив горло, я ощутил голод, но это уж точно было терпимо. Возможности поесть не предвиделось еще долго: из Ростова я планировал двигать на «собаках», а значит, до прибытия в Миллерово поздним утром не приходилось рассчитывать на подножный корм, оставалась лишь надежда на подкожный жир. Но на подходе к достопамятному Ворошиловскому мосту на обочине меня ждал целый килограмма два!

Щедра земля русская на полезные ништяки! Выслушав оную историю, православные люди говорили, что Бог помог и ангел-хранитель не оставил, мусульмане разглагольствовали о милости Аллаха, кришнаиты объясняли про карму. И если раньше я был простым неверующим, то теперь даже не могу определиться, в кого именно не верю. Немало всякого добра попадается по дороге в самых неожиданных местах.

На тропинке, ведущей от Рязани-1 ко второму вокзалу через неопрятный пустырь, по которому сновали бродяги и железнодорожники, валялась тысячерублевая купюра, чье путешествие, судя по безупречному внешнему виду, началось недавно. А мое — давно, потому я взял ее с собой, вместе мы достигли магазина, где наши дороги вновь разошлись.

В февральской Абхазии, где пенсия, говорят, пятьсот рублей, по обочинам насобирался стольник мелочью и столько же было извлечено из фонтанов.

Как говорила одна буддистка с дикарской стоянки на реке Жане о происхождении своих украшений: «Этот браслет я нашла в Индии в джунглях, а этот тоже в Индии — на алтаре А добра, которое обнаруживалось в людях, было еще больше. Давным-давно я понял, что отказываться от подарков не следует, ведь тем, кто их преподносит, это доставляет удовольствие. Важно не потерять грань, отделяющую человека, который не откажется от помощи, от халявщика, живущего в расчете на чужую доброту.

Частенько, без какого-либо намека с моей стороны, меня кормили-поили, оделяли деньгами и всяческими вещами. Но когда было ясно видно, что человек помогает в ущерб себе, я не знал, как поступить. По пути с Байкала пару верст по Сибири нас с подругой Айной вез пенсионер на старой «копейке», потчевал печеньем и молоком, а в разговоре обмолвился, что едет из магазина, ведь в деревне его нет.

Угощение застряло в горле, когда я врубился, что поедаю покупки, за которыми человек за двадцать километров ехал. Переглянувшись с напарницей, мы отложили печенье, но молоко было в мягком пакете — допили.

Прощаясь, водитель попытался вручить нам сто рублей. Мы принялись дружно отказываться, утверждая, что нам денег совсем-совсем не нужно, но дед так гаркнул, что Айна схватила купюру и принялась испуганно благодарить. К слову, подобные деревеньки не только в Сибири имеются: едучи в Питер на «собаках», за Тверью перебегали с другом через два вагона, спасаясь от контролеров, и не поспели, оставшись на станции Муташелиха, на перроне которой не было даже расписания.

Через часок из леса вышел старик с авоськой и объяснил, что ближайший населенный пункт в три дома и четыре жителя находится в двенадцати километрах, и он оттуда отправился за «Бородинским» и батоном — в Лихославль! Сперва пешком, затем на электричке, продукты взять — и обратно.

Так живут в четырех часах от Москвы А в помянутой Абхазии меня решил подбросить до Нового Афона местный на хлебном фургоне и в финале поездки, несмотря на возражения, выдал двести пятьдесят рублей, утверждая, что он-де здесь хорошо стоит. Будто я не знаю, как работают хлебовозники: да они садятся за баранку в пять утра и колесят по району, доставляя в торговые точки порой по несколько буханок, так что для опустошения кузова приходится совершать прорву поездок каждый день, а получают гроши.

Но отказаться было нельзя. На северах же машины часто останавливались, чтобы подвезти, когда мы даже не стопили, а просто шли по обочине, а раз и вовсе люди, двигавшиеся в противоположную сторону, развернули уазик, пожелав нас подкинуть. Но самый поразительный акт поддержки произошел в Ельце. Путь лежал в Тамбов, где должна была состояться встреча с товарищем, который зазвал побродить по местам тамбовского повстанчества. Затея мне приглянулась, только совсем не было денег, ну и ладно — взяв горсть мелочи и консервы с крупами, я рванул на Тамбовщину.

Как известно, тамошний мятеж стал одним из крупнейших восстаний против Советской власти, охватил всю губернию и длился почти год, окончившись первым в истории применением химического оружия против бунтующих соотечественников. Все это я пересказал контролершам, сидя в двухвагонной «кукушке», объясняя необходимость воспользоваться их гостеприимством.

В юности я бы наврал про какую-нибудь напасть, заставившую меня добираться до дома этим способом, но позже убедился, что ложь совершенно не нужна, да и противно прибегать к ней.

Женщины, не часто сталкиваясь, видимо, с такой сильной мотивацией безбилетного проезда, долго не могли решиться, опасаясь проверяющих. Но я поклялся, что при появлении последних стану утверждать, будто вошел только что.

В результате контролерши удалились, успокоенные. В вагоне помимо меня находилось несколько мужчин, знакомых между собой, что характерно для маленького города. Пожилой дядька затрапезного вида — в трениках с пузырями на коленях, майке-алкашке и кепке-хулиганке — подтянулся ближе, полюбопытствовав, куда я направляюсь.

При повторном изложении резонов, включающих тамбовских повстанцев и снаряды с хлором, в моем голосе, похоже, засквозил энтузиазм, потому что дядька сказал: все, мол, я понял.

После чего снял восьмиклинку и пошел по вагону, собирая деньги. А затем попытался сунуть их мне — на билет. Но тут уж я встал намертво: не возьму! Располагая кучей времени и продуктов, я мог бы спокойно продвигаться, высаживаясь хоть на каждой станции.

В общем, не взял. Даже когда он огорошил фразой: «Думаешь, мы в первый раз так делаем? Тогда он отнес деньги контролерам, и те оформили мне билет до Липецка. Это не Бог, это люди. Интересно, во что они верят? Человек дороги Слава из Бердска определял этот феномен всеобщего радушия как поток добра, соглашаясь, что на Сахалине верховья оного потока. Зная, что там все дорого, Слава закупился в хабаровском супермаркете, но не учел, что на острове местные будут потчевать его завтраками, обедами и ужинами и заваливать дарами так, что часть продуктов вернется на материк, не покинув рюкзака.

То же и со мной: не успев провести часа на сахалинской земле, я был накормлен бутербродами, икрой морских ежей и запеченными рапанами. Последние, как я с удивлением узнал, оказались прародителями черноморских рапанов — тех самых, чьи раковины продаются в сувенирных лавках. Присосавшись к днищам судов в холодных морях, моллюски десантировались в южные воды и учинили геноцид туземным устрицам, мидиям и гребешкам. Губа не дура!

Морские звезды, составлявшие рапанам естественную конкуренцию в океане, следом не откочевали, и оккупанты бесчинствуют до сих пор. Сахалинский не зажравшийся рапан значительно меньше размером: сантиметра три. Ребята, с которыми я заобщался на берегу — два Павла, Ира и, кажется, Лена, — готовили его за пару минут выковырять из раковины, отрезать лишнее, поджарить , получалось вполне съедобно.

Славные получились посиделки, тем приятнее, что это было в день моего рождения. Ребята, не зная об этом, устроили мне отличный праздник, и я им благодарен. Павлы обрисовали те уголки острова, где приезжему необходимо побывать, я уделил внимание краям, по которым добирался.

Обсудили разное, сошлись во мнении, что хабаровские комары — самые лютые в стране: да-да, они дадут фору даже беломорским кровопийцам! Разницу ощутил сразу: высадившись в пригороде вечером и сочтя, что шляться по чужим улицам впотьмах ни к чему, поставил палатку в перелеске у трассы.

И следующие двадцать минут убивал комаров. Но меньше их не становилось, будто на место каждого павшего заступали двое новых. Крылатые вампиры пикировали на тело, раздувались на глазах и стремительно улепетывали, закрепляя господство в воздухе. Когда рукава футболки напитались кровью, я понял, что всерьез терплю поражение, и, если ничего не предпринять, завтра в палатке найдут синевато-бледную тушку туриста.

Морские ежи, о которых я прежде не имел понятия, валялись на отмелях под ногами, и ребята собрали их целую кучу. Довольно крупные, больше ладони, округлой и приплюснутой формы, покрытые мягкими иголками, они элементарно вскрывались ножом.

Если воткнуть острие в ротовое отверстие иглокожему и повернуть, как ключ, панцирь разламывался пополам, обнажая внутренние стенки, покрытые желтой икрой, и истекая жидкостью. Можно было потреблять икру по-сахалински — собирая ложкой или пальцем , и по-японски, смешав солоноватую жижу с икрой.

Мне пришлись по душе все способы: и с хлебом, и с «Докторской». Юбилей получился запоминающимся. Предыдущий десяток днюх был проведен в дороге: конец августа слишком приятное время, чтобы тратить его на отмечание календарной даты, и в эту пору я, как правило, куда-нибудь ехал. И никогда не упоминал, что день чем-то отличен от прочих. А сахалинцам сказал при прощании, потому что хотел, чтобы ребята почувствовали, что совершили хорошее дело.

Ведь они вряд ли воспринимали наши посиделки в таком ключе, а хотелось, чтобы возникло понимание: вечер был для меня особым, и стал он таковым благодаря им.

Ту ночь я провел на берегу Татарского пролива в тишине, изредка нарушаемой шумом машин на близлежащей дороге, в темноте звезды мигали над головой, и в нескольких километрах правее светил огнями порт. Я курил, вдыхая душистый дым вместе с морскими ароматами, выпускал его в огромное небо и лениво размышлял о том, что табак — маленькое утешение маленьких людей.

Таких, как я, не знающих своей судьбы. У нас в жизни два успокоительных — Бог и сигареты. Мне остаются сигареты. Было хорошо лежать вот так, не зная будущего, на краю земли, уходящей в море.

Поймал КРУПНОГО КАРАСЯ на 5кг 450гр!!! - Самая Большая в Мире пойманная Рыба

Есть приятность в том, чтобы ночевать не дома. Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог. В прохладных кельях, беленных известкой, Вздыхает ветр, живет глухой раскат Странствуя в одиночестве, я предпочитаю не беспокоить людей своим визитом, а спать в лесу или, например, в парке. Но в чужом городе в выходной или праздничный день, когда повсюду слоняются мириады шумных граждан, этот вариант отпадает. Современный автостопщик, не имея контактов в населенном пункте, куда его завела дорога, окунается в Интернет, поминая слово «каучсерфинг», а я направлялся на кладбище — тихое и безлюдное место с массой закоулков, где можно прекрасно задрыхнуть на тропинке без опаски, что об меня кто-нибудь споткнется.

А коли все-таки споткнется — сам виноват, незачем по погосту ночами лазать, там люди отдыхают. Если же вопрос ночевки выпадал на будни, было легко притулиться где угодно. Так, в весеннем Мурманске я жил прямо на Зеленом Мысе — сопке, возвышающейся над столицей Заполярья. Засев за оградой метеостанции, в пяти минутах ходьбы от «Алеши», мемориала советским защитникам, я три дня жег в костре столбы от станционного забора, валявшиеся рядом, согреваясь в анемичном тумане полярного дня.

Правда, раз попалось бревно, вымазанное гудроном, которое дало такой столб дыма, что на метеоплощадку выскочил сотрудник, активно дискутируя по телефону. Видимо, из города звонили, предполагая пожар. В остальном же до меня никому не было дела Из подобных экстравагантных пристанищ вспоминается крыша остановки — бетонного образчика советского зодчества под Керчью. Покинув город в сумерках, я изрядно прошагал, надеясь выйти из обжитой черты и завалиться в тихом месте.

У скитаний без палатки есть два минуса: если ночью польет дождь, придется надевать ветровку, напяливать непроницаемую накидку на рюкзак и, сев на него, ждать, когда хляби уймутся, — или ничего не предпринимать, ведь, в конце концов, как писал странник Алексей Неугодов, со временем, мол, начинаешь понимать разницу между спальником, мокрым насквозь, и спальником, полным воды.

И еще: ложась спать в границах цивилизации, рискуешь проснуться от того, что твое лицо облизывает собака. Но это ничего: минута паники, зато умываться не надо. А перед сном можно любоваться звездами и светляками, порхающими вокруг, и не надо покупать палатку. Под Керчью же нашлась чудесная остановка с теплой гудроновой крышей, на которую смог бы забраться любой ребенок — и даже я с громоздким рюкзаком.

Машины окатывали светом фар, но мчали дальше. Конечно, лежанка с нодьями в морозном лесу тоже была весьма необычна. Кстати, подвозивший меня потом дальнобойщик рассказал, что стоял в ту ночь в пяти километрах к востоку и зафиксировал на термометре сорок два градуса, а увидев меня на трассе, думал, будто я китаец. В этом меня еще не обвиняли. Удивленный, я посмотрел в зеркало и обнаружил, что кожа на участках от уголков глаз к вискам, не закрытая шарфом-шапкой-капюшоном, отчетливо покраснела и явно была обморожена Но самым уютным из странных прибежищ, где хорошо отдыхалось, была ленинская комната маяка в поселке Кашкаранцы на берегу Белого моря, куда нас с напарником радушно водворил его тезка смотритель Сергей.

Целая стена в этой комнате была увешана почетными грамотами победителям социалистических соревнований, начиная с тысяча девятьсот лохматого года. К кашкаранскому маяку относилась не только башня с поразительно тусклой лампой наверху, но и прилегающий городок для персонала — раскрашенные в яркие цвета домики с новенькими пожарными щитами, — он смотрелся вопиюще состоятельно на фоне обнищалого, обезлюдевшего села с мрачными перекошенными избами.

Причиной контраста являлся тот факт, что населенный пункт был включен в Терский район, а маяк находился на обеспечении Архангельска — триста километров морем и полторы тысячи по суше. В селе была стела со списком жителей, погибших в Великую Отечественную, который почти весь состоял из перечисления людей двух фамилий: к одной из них принадлежал маячник, принимавший нас в гостях в Кашкаранцах, а ко второй — его друг Макс, с которым мы еще прежде свели знакомство, начавшееся презанятно — с фразы «Пустите их помыться!

А нашли двух библиотекарш, участливых пожилых женщин, которые, перебрав варианты имеющихся в поселке бань, пришли к выводу, что в будний день отыскать растопленную шансов нет. Но если нам, мол, нужно привести себя в порядок, то душ ведь тоже подойдет, а неподалеку в пятиэтажке на съемной квартире поселились строители — пустят небось. Мы, конечно, согласились и пошли за библиотекаршей. На звонок открыл высокий мужчина, и на площадке повисла пауза, в течение которой я вдруг понял, что женщина, сопровождающая нас, лично жильцов не знала: поселок-то невелик, все в курсе, кто, где да почему, вот она и вспомнила про строителей, и в эти секунды ожидала, что мы сами объясним причину нашего появления.

Но мы с напарником были решительно не готовы проситься в ванную комнату чужой квартиры. Когда пауза затянулась, женщина выдала: «Вот ребята, путешественники Пустите их помыться! А когда мы прошли в коридор, спустя буквально несколько реплик, пригласил заночевать. Напарник не растерялся, брякнув, что мы-де как раз намеревались где-то остановиться на пару дней В итоге вписались к дружелюбным строителям на двое суток.

А однажды теплой июньской ночью на побережье близ Сочи меня разбудили двое незнакомцев. Продрав глаза, я уставился снизу вверх на парней характерно гоповатого вида. Один из них протянул бутылку — выпьешь, мол? Борясь с разбродом мыслей, я отхлебнул. Воодушевленно матерясь, парни известили, что работают на поприще перераспределения ценностей, принадлежащих обеспеченным людям, в пользу людей менее состоятельных.

То есть веселые ребятки обворовывали туристов и тем обеспечивали себе жизнь. И вот, возвращаясь с дела, наткнулись на меня, обшарили карманы, нашли дешевый телефон и прихватили рюкзак лишь когда они сообщили об этом, я заметил, что шмотник, который я на ночь клал под голову, валяется в стороне.

Но отойдя недалеко, распотрошили сумку и не обнаружили ничего ценного, да, собственно, вообще ничего, кроме свитера, старой зарядки, полторашки с водой и книги «Подпоручик Киже» Тынянова, найденной мной на скамейке парка.

Парни удивились: такой херни, мол, еще не попадалось. Предположив, что этого туриста кто-то обокрал до них, решили вернуть взятое «Что мы, звери, последнее забирать? Разбойники оказались с понятием. Узнав же, что я из столицы и добирался до Туапсе на электричках без билета, парни выпучили глаза и чуть не в голос завопили: как ты, дескать, путешествуешь, москвич, ты что!

В результате мы до рассвета кушали водку, заедая осетинским пирогом с сыром, и распрощались непритворно сердечно. Парни ушли своей воровской тропой, вооружив меня еще одним доводом в пользу людей. Рельсы-шпалы Не только электрички привлекают «зайцев» — поезда дальнего следования обладают особой притягательностью, но обнаружение в них нередко заканчивается общением с органами правопорядка.

Говорят, можно, попав в вагон, как ни в чем не бывало на глазах пассажиров залезть на третью полку, спрятавшись от взгляда проводника, и спокойненько ехать.

Но я так не пробовал. Зато с товарищем, украинцем по прозвищу Каштанка потому что жизнь собачья, объяснял он , мы проникали в поезд под видом провожающих, открывали туалет ключом-трехгранкой и запирались внутри. А после отправления шли в ресторан, где ожидали, взяв чай, когда появится кто-нибудь из ровесников, лучше — группа в два-три человека, с которыми Каштанка виртуозно находил контакт, и вагон покидали дружной компанией, чтобы продолжить веселье в купе новых знакомых.

Его излюбленным методом наведения мостов было попросить прикурить, а потом «вспомнить», что в кармане есть коробок, и начать показывать фокусы со спичками. Подобных уловок Каштанка знал множество, а самой эффектной, пожалуй, была аналогичная игре в наперстки: ведущий берет три одинаковых коробка, по очереди встряхивает их, демонстрируя участникам, что лишь в одном есть содержимое, бесхитростными движениями меняет «наперстки» местами и предлагает опознать единственный полный исключительно на глаз, не дотрагиваясь.

Игрок, конечно, не угадывает. Тогда ведущий упрощает задачу, оставляя на столе лишь два коробка, повторяет операцию — и снова мимо! Затем ведущий изымает предпоследний коробок, встряхивает оставшийся и, послушав перестук, спрашивает, верит ли игрок, что там действительно есть спички По опыту моих наблюдений, поведение игроков делится на два типа: упоение процессом самой игры у слишком азартных и увлечение разгадыванием секрета подвоха у шибко умных.

Итог был всегда одинаков: честно предупрежденные до начала, что игра представляет собой обман, мошенничество, люди все равно делали ставки вроде бокала пива и продолжали угадывать до упора, но безуспешно, ведь спички были лишь в одном коробке — в рукаве ведущего, и гремели они тогда, когда было нужно, в других случаях коробки встряхивались другой рукой.

Каштанка без утайки раскрывал подноготную фокуса, после чего, оставив пару бокалов нам, отказывался от прочих призов в пользу проигравших, то есть угощал ребят их же напитками, окончательно завоевывая расположение.

Так мы дважды катались в Питер и обратно, в Ярославль и в Казань, и способ не подводил. Но, оказавшись без напарника, однако со жгучим желанием уехать, на перроне Донецкого вокзала во времена, когда оный еще не стал центральным узлом одноименной республики за пять минут до отправления, я уже не успевал воспользоваться проверенной методикой.

Попытка убедить проводницу хвостового вагона в необходимости моего безбилетного проезда тоже провалилась. Поэтому, обежав состав, я влез через суфле замечательный пример железнодорожной терминологии, когда межвагонную гармошку-уплотнитель из твердой резины назвали таким воздушным словцом. Со стороны, наверное, смотрелось смешно, как я, торопливо дрыгая ногами, забирался в этот «десерт».

Хорошо, что багажа не было. Ныне зацеперы именуют данный метод проникновения «зефирингом». Тем, кто задумает попробовать «зефиринг», следует знать, что резина чертовски грязная, а щель меж пластин дьявольски узкая. Я же в ту пору этого не знал — идея пришла внезапно и не была проверена экспериментально.

Дебютировав, я остался сидеть на переходной площадке, ведь спецключом не обзавелся. И покурить успел, пока поезд тронулся, а через минуту хлопнула дверь в соседнем вагоне. Не дожидаясь, пока человек наткнется на меня, я ринулся противоположным курсом, проскочил мимо туалета заперто! По проходу навстречу двигалась, проверяя билеты, проводница, я резко свернул и присел на полку в крайнем отсеке.

Трое оживленно переговаривавшихся пассажиров — мужик средних лет, бабулька и подросток — разом замолчали и уставились на меня, словно тотчас разоблачили в чужаке «зайца». Недоуменно оглядев их, я вопрошающе поднял брови: мол, что-то не так, уважаемые? И тут мужчина внезапно поинтересовался, не пожар ли я тушил.

Сперва оторопев, я, наконец, посмотрел на себя: и футболка, и джинсы были до неузнаваемости замурзаны сажей и грязью, незаметной лишь в полумраке межвагонной площадки. Кое-как оттерев чумазую руку, я провел пятерней по лицу — на фалангах пальцев остались черные разводы. Подняв глаза на собеседников, ожидающих ответа, я ляпнул первое, что пришло на ум: «Нифигасе, покурил!

Я еще попытался вернуться в тамбур, но вскоре был обнаружен и представлен пред очи начальника поезда, дородной женщины с крашеными кудрями.

В бригадирском купе собрались несколько человек, включая усатого дылду в спортивном костюме как теперь понимаю, электромеханика , и все бойко лопотали на украинском, который я и в среднем темпе понимал с пятого на десятое, но, идентифицировав меня как россиянина, перешли на родную речь.

Выяснив, откуда я взялся, начальник пообещала сообщить милиции в Лозовой, после чего дылда проводил меня в соседнее купе, в котором громоздилась пирамида каких-то упаковок, и, предупредив, чтоб я ничего не трогал, ушел, напоследок отвесив подзатыльник. Но я не огорчился: остановка планировалась аж через три часа, а в юности казалось, что двести километров в обмен на легкую затычину — неплохой бартер.

Так что, довольный жизнью, я примостился за большой коробкой у окна и задремал. Проснулся на станции и, слабо соображая спросонок, пытался понять, почему в коридоре говорят о Харькове, но затем, присмотревшись к вокзальному пейзажу, раскумекал: да мы ведь стоим в Харькове!

Что за притча, ведь от Лозовой это свыше часа езды? Ничего не поняв, я решил оставить все как есть и опять провалился в сон. Пробудился от громкой ругани: на пороге сквернословил дылда, и хотя в переводе я не нуждался, но причины припадка раздражения не постигал.

Прибежала толстуха-начальница, посмотрела на меня и тоже забранилась, потом позвала коллегу, с которой принялась активно что-то обсуждать. Началась непонятная суета: народ забегал туда-сюда, меня вывели из купе и потащили в тамбур, но оттуда выскочил новый проводник, что-то крикнул, и мы всей ватагой устремились в обратном направлении. Вернувшись в купе, электрик взялся спешно переставлять коробки, освобождая место возле нижней полки, на которое уселся я — прямо на пол, бригадирша убедительно наказала сидеть тихо и не шуметь, после чего проводники дружно забаррикадировали угол ящиками, скрыв меня от глаз.

Теперь Сухов все время обретался в спальне, обхо- дилось без затрещин. Хозяйка схуднула донельзя: отдохнуть нор- мально не получается, поскольку все время нужно уделять внима- ние мужу, утирать слюни, менять памперсы, стирать белье.

Ее мо- тает, как корвет на штормовом ветру, если берется выполнять не- хитрую работу по дому. Денег совсем нет. Пенсии Сухова едва хватает на крупу и картошку. Жора давно не курил хороших сига- рет и мрачнел день ото дня. Уже месяц как заболела Нина. Ее душит кашель. Георгий забыл, когда выпивал в последний раз. Если только тетка поднесет.

Но и ее отношение к племяннику переменилось в худшую сторону. Что-то прослышала. Нина Петровна попросила Георгия продать кое-что из вещей. Архитектор стоял на вещевом рынке три дня и смог сторго- вать только почти ненадеванные женские сапоги да причудливый светильник из нефрита. Немного выпил, однако счастье не наступи- ло. Наоборот, в душе осела и нарастала тревога. Даже будучи трез- вым, Георгий не мог дать себе отчет — откуда угроза. Снова у се- стры.

Опять у тетки. Еще у сестры. Еще у тетки. Так прошел месяц. И тут нечто необъяснимое повлекло его к суховскому дому. Нафантазировал себя всякого, летел как на крыльях.

Но пе- ред дверью притормозил. Пробравшись в «свою» комнату, прилег на диван, не разбирая постель, в чем был. В спальне Суховых оживление. Настороженно встал. Боясь дышать, подгля- дел в щелку за происходящим в комнате. На кровати, подобрав под себя ноги, сидит сосредоточенный Су- хов, напротив жена — в руках игральные карты. Исаич хитрит, под- глядывая в карты жены. Кивнув на стопку свободных картонок, об- ращенных рубашками вверх, изболевшаяся Нина Петровна слабым до неузнаваемости сиповатым голосом спрашивает мужа: — Слышь, плешивый хитрован, кому сдал?

Кому эта стопка, великий карточный шулер, а? Георгий, не дыша, отпрянул от двери в спальню. Отворил вход- ную, оставил свой ключ на странной рогатулине, явно претерпев- шей от хозяев, должно служившей напоминанием, что когда-то здесь была вешалка, и вообще все было хорошо.

И вышел в ночь. Он не дал себе отчет, куда направляется, держа подспудную мысль, что пара вариантов-то у него есть. А в этом доме он больше не нужен. За рулем высокий брюнет с безукоризненным пробором. Он чрезвычайно росл, кузов автомобиля высоко сидит на подвеске, салон вместителен и габаритен, но для рослого чело- века все-таки недостаточно просторно, и приходится беречь голо- ву.

Другой собеседник, наоборот, мелковат, неопределенной наци- ональности, скорее всего — гордость одного из северных народов. Почему гордость? Потому что не в торбасах или олучах, не в шапке из нерпы или рыбьей кожи, а как раз-таки одет в дорогое цивильное платье, аккуратно повязан безупречно подобранный галстук, и обут он, судя по всему в не менее дорогие ботинки.

А о чем говорят мо- лодые да успешные в ожидании зеленого, известно. О сакральном. О каком сакральном? Да о том — что же эдакое сверхъестественное вытворяет мать наша — природа с нынешними девчонками. Ведь ноги их теперь берут начало даже и не от подвздошной кости, а от плеч и тянутся вниз долго-долго.

А линии их тел столь удачно вы- черчены по современным лекалам, что, идя сзади и непроизволь- но роняя слюну, от внезапно поднявшегося давления мужики вдруг бездыханно падают прямо на асфальт. Хоть складывай в штабели, постыдно обмякшие оболочки тел.

Ну, и прикинуты — сам видишь — как! Будто мы не в нашем Мухосранске находимся, из космоса по щиколотки безна-. И вся коварная их суть, и красота — всё богатство — исключительно напоказ. Провокатор- ши! Бывает, засмотришься и очнешься, лишь, когда заморгает жел- тый — перед тем как загореться красному по новой, а водилы под- пирающих сзади телег исходят ненавистью, лица перекошены зло- бой, брызжут ядом, изрыгают пламень.

Иной психопат бросит свое авто, подскочит и принимается сатанински колотить башкой в бо- ковое стекло. А что я?! Я не виноват! Это все они! И порой ловлю себя на том, что неловко идти по улице рядом с моей, в общем, миленькой в ранней молодости, — ты, пом- нится, это отмечал, — супружницей.

Хорошо тебе — не женатому. Откуда они берутся?! Не- которые вон утверждают — экологическая составляющая поруше- на, или там радиационный фон неблагополучный. Если это так, то я обеими руками за такой неправильный радиационный фон.

Да что там далеко ходить, загляни хоть к нам в банк… О! Сейчас, Серег, придешь в офис, а она перед дверью демонстративно поправляет якобы спустившиеся колготы.

И позу примет такую… — «Готова де на всё, мой забавный шалу- нишка, только насыпь мне в шапку счастья полной мерой! Ты стал безнадежным циником, и я почти готов поверить своей, что с такими настроениями ты никог- да не женишься, и тем более мне не посчастливится принести букет твоей законной супруге в роддом. Сергею отчего-то очень не хотелось, чтобы и в этот раз его друг, товарищ по комнате в студенческой общаге, оказался прав.

Так по- велось еще со студенческой поры — неизменно и во всех мелочах. Настолько неизменно, что у Сергея на этой почве начал развивать- ся комплекс неполноценности. Хорошо, хоть в главном он, Сергей, оказался круче, его карьера пошла шибче, чем у друга. Но это един- ственно благодаря знакомствам отца, не последнего человека в ре- гионе. А так бы впору удавиться, поскольку все происходило по из- вестному раскладу: пункт первый — Боряха во всем и всегда прав; пункт второй — если Боряха вдруг оказался не прав, смотри пункт первый.

Друг и при выборе жены вмешался настолько, что сумел легко сломать вполне сложившиеся отношения. Ведь уже и коль- ца собирались брать.

Причем, по мнению того еще узурпатора и диктатора-отца, правильно отсоветовал. Поскольку де Борис насто- ящий друг и не безразличен к судьбе Сергея. Впрочем, в целом папаша их с Борисом дружбу находил стран-. И жена порой демонстративно пожимала плечами, когда дома на кухне вдруг заводили разговор об общих знакомых и о Борисе, в частности. А уж у нее чуйка будь здоров: мимо Дашкиного внима- ния ничто не пройдет. Поэтому-то с нешуточным трепетом Сергей идет по паркету коридора к своему кабинету.

Еще один поворот. Еще один. Насколько же прав этот корякский криво- ногий недомерок! Смоляная гри- ва по плечам, прядь под седину на глазах… нулевые очечки с кру- глыми желтыми стеклами на гиперболическом, узнаваемом любым просвещенным жителем зеленой планеты носу от Анны Андреевны Ахматовой Не самый простенький по крою, а на самом деле — де- шевый костюмчик из серого твида с едва различимой синей клет- кой… — как бы говорит: oh, gentlemans, я могу показаться вам про- стушкой, но это только видимость; на самом деле перед вами дело- вая, знающая себе и тебе, мил человек цену, почти сформировав- шаяся дама, готовая обсуждать любые вопросы, но при всем при том буду держать вас на дистанции, пока не пойму, что вы чело- век достойный безо всякой уценки, достойный и щедрый… Само- достаточная «Оглобелька» установила правую ногу на обтянутый свиной кожей стул у двери в кабинет Сергея, и всецело занята при- ведением себя в порядок, тогда как весь остальной мир в эту ми- нуту от нее отступил на пару шагов, поскольку любуется.

Действо происходит ровно напротив стола помощницы, в свою очередь, так же нерядовой фифы, но сейчас очевидно проигрывающей и отто- го заметно нервничающей. Ожидающая прихода хозяина кабине- та увлечена своим занятием не на шутку, во всяком случае, в секре- тарше не видит конкурентки в упор и призывы к порядку игнори- рует.

Да, «Юная Ахматова» установила другую точеную ноженьку на дорогой стул из эксклюзивной серии, сработанный умельцами из мастерской в пригороде, к которым очередь на год вперед, и по- правляет, где требуется, тогда как вторая дива, подруга, тоже ниче- го себе, держит в руке обе сумки, доставая косметичку для «Ахма- товой». Однако припудрить носик не суждено. По какому вопросу? На практику?!

Он даже стал прикидывать — как бы связаться с другом детства, ныне фармацевтом, и попросить у того безболезненно уводящего в мир иной средства. Но вовремя вспомнил, что мимо чуйки супружницы и тля не пролетит, чтобы не быть зарегистрированной ее радарами, и оттого, практичный и разумный, он счел идею ублюдочной и бес- полезной, — словом, не готовой к реализации.

Да и Боряха тотчас среагировал, будто считал мысли босса: — Не надо, Серег. Яд — позапрошлый век. И потом, знаешь ведь Дашкину чуйку: гляди, как бы тот порошок для радикальных реше- ний не оказался в твоем бокале. Нет, ядом ее не взять. Как вам кофеек? Молодцы, дев- чонки. Рад за ваших родителей, вырастили славных чад. Словом, нам подходите. Так как, говорите, вас зовут? А, да, забыл — Еле- на Александровна! Если все сложится удачно, милости просим.

А зани- маться вами, то есть курировать дипломный проект будет вот он, — Сергей сложил ладонь лодочкой и легонько ткнул друга в бок. Моя правая рука. Прошу любить. И жаловать по возможности.

Какая тема дипломной, говорите? Борис, почему опять у тебя чертов «План Колумба»? Но это вряд ли. На то. Словом, знает себе цену. Вон, сколь лукав взгляд исподлобья. Как вам сказать… — оза- даченно почесал левой рукой за правым ухом Борис Борисович.

Нелишне будет. А затем мне на стол пакет предложений от банка «Континентальный» господину Ко- лумбу, — несколько раз прихлопнул ладонью по столешнице пока- завшийся девчонкам странным куратор, будто стремился накрыть сюрреалистическую муху, но та никак не давалась. И практикант- кам стало окончательно ясно, что руководитель дипломного проек- та им попался лютый. Настроение рухнуло, будто в преисподнюю, лишь пыльное облако поднялось вверх, и дышать стало тяжело. На- глотавшись пыли, в копоти и паутине шли по тротуару от банка, стали переходить улицу в неположенном месте, и их освистал по- лицейский.

Пригласил, хмырь в машину и принялся обрабатывать на предмет расчета натурой. Настроение и так хуже некуда, и Елена Александровна отшила охальника сразу: мол, штрафуй, зануда, но тела моего ядреного ни сантиметра не получишь. Тотчас взгруст- нув, мент отпустил подруг без санкций.

Чертовски хотелось скорее узнать, что за чудак на букву «эм» этот странный господин Колумб, поскольку в словах двукратного Бориса подвох вполне угадывал- ся, — чай, не дуры, и всякого жлобья за четыре года учебы навида- лись с лишком.

Небось, погоняло какого-нибудь мафиозо из местечковых. С вечно грязными волосатыми руками, изъеденны- ми грибком ногтями, садистскими наклонностями и вообще сексу- ального маньяка.

А этот… не к ночи будь сказано, Борис Борисович — неоплатный должник того мафиозо и подносчик молодых девчо- ночьих тел на растерзание. Пока домой, пока интернет, пока нашли… — Смотри, Лен, мужик-то не современный, не буржуй, а так себе лузерок то ли португальский, то ли испанский, то ли итальян- ский — с ходу и не понять, — чуточку успокоила Елену подруга.

Значит, подвох и не совсем подвох, а лишь при- чуда чукчонка. И стало еще на толику легче. Перевели дух. Но поняли, что волнение по- кинуть их души не спешило. Но не Аль-Капоне… — свою остаточную нервозность подруга перепасовала Елене.

Таиланд-Шмаиланд… — пере- дразнила подруга Елену Александровну. Но читать — кто таков этот прикольный: то ли португалец, то ли испанец — было не в жилу — много текста, и подруги решили пой- ти успокоиться в бар. В баре опять приставал прибабахнутый Леха со строительного.

Тот еще герой-любовник: деревня Хацапетов- ка — два двора, три козла, бык посередине, за ним поваленный за- бор. Да хоть бы на рожу был приличный.

А то по физиономии рас- сыпаны хотюнчики, руки в мозолях и ссадинах болтаются на уров- не колен, будто у павиана, — одно слово: тракторист, сын тракто- риста, внук тракториста, правнук коновода. Нет, развеяться не уда- лось. Ночью не спалось, в голову лезли дурацкие мысли. До утра не сомкнула глаз, мысли те вымотали напрочь.

Ежу понятно — что. Подруга ма- лость обиделась, поскольку и у нее настроение не очень, тоже ведь, почитай, не спала: мучиться четыре с половиной года, грызть гра- нит науки зубками словно из лучшего британского фарфора , бе- речь их из последних сил, стараясь грызть где мягче, отбиваться от приставучих преподов-перестарков, безмозговых однокурсников и прочих окаянных, и вот так влететь перед самым финишем. Это в сто раз хуже аборта! Ты у нас, Ленка, супермодель, вся такая из себя на виду, тебе, как взводному лейтенантику, первой и подни- маться из окопа в атаку, — ничуть не пожалела Елену Александров- ну товарка.

Нет, я не про длинного, а про Чукчонка. Длинный походу женат — не просто же так обру- чальное кольцо все время ладонью прикрывал.

А этот… да кто за такого… чукчонка пойдет! Позорный абориген, ничего не скажешь. С таким по го- роду прогуляться — засмеют и заплюют напрочь. А Леха и булыж- ник в спину метнет, — согласилась Елена Александровна. Тем вре- менем подруга отлучилась к киоску, что рядом с «Континенталь- ным», полистать новый «глянец». Елена в задумчивости стояла не- подалеку и нервно теребила угол шарфика. Как черт из табакерки, подвалил некий коротконогий живчик в кепке и с ходу стал приста- вать.

Да как! Елена тотчас пожалела, что ответила на приветствие. Да, работаю в этом банке, — чуток приврала Елена Александровна, кивая в сторону здания, окрашенного в дурацкий розовый.

Только помни: по пятницам я не подаю, — Еле- на Александровна оценивающе оглядела приставуна и готова была уже плюнуть нахалу под ноги, но ее остановил запев.

Не капиталист? Может, в кабаке, в «Пради- ке» встретились когда. Много разного народа в колхозе. Ну и что, требуется помощь? Вчера Борис нам с подругой этим Хри- стофором мозги вынес!

Ну и какого ему лешего? Вечно вы, мужики, все услож- няете. Индия, Индо-Китай. Может, даже Япония… — Япония? У меня подруга удачно вышла за японца. Третий че- ловек в компании. Ни хрена, дуреха потогонная, по дому не делает.

Не считая разика, когда муженек с работы вернется. Все — немая до- мработница. Идеальный вариант! У него про эту ситуацию есть… — Я же говорю: в рай дура попала! Нужны деньги. Большой кредит.

Словом, идет человек морем. Чтоб была какая-то недвижимость для предоставления ее в залог. Тогда можно будет взять кредит. А так… — У дружбана всей недвижимости — авантюризм и опыт море- плавания. Да, — рубанула воздух рукой в перчатке Елена Александровна. Недавно обращался. Всё равно мужику судьба нарисовала — взять кредит именно у вас. Мы с ним ходили к экстрасенсам, там одна в черной шали таким образом кар- ты выбросила на красное сукно, что выходит «Континентальный».

Словом, которые, говорите, нужны документы? На жалование матросам надо, они у него сплошь маргинального типа да уголовники, попробуй не заплати. Опять же паруса новые… — принялся загибать пальцы мужик в кепке. Очень сложно. Во-первых, залог нужен, поручители и все документы о его финансовом состоянии. Мы все кредит брали — это банально. А какой-то об- ход есть? Это предприятие и не зависит от симпатий-антипатий.

Ему позарез надо взять кредит. И именно в «Континентальном». У нас есть кредитный комитет. Правление банка. Они все это рас- сматривают. А не то, что как бы одно лишь мое мнение: захотел — дал, не захотел — не дал. Это только в отношениях полов все просто, — зачем-то примешала купоросу в разговор на воде Елена Александровна.

Он даже кепку в руке скомкал так, что костяшки пальцев от напряжения побелели. От на- катившего даже присел в позу плода и обхватил руками живот, буд-.

Но и этот жест на Елену Александровну впе- чатления не произвел. Ни как, наверно. Может, в другой банк, — не посочув- ствовала «Ахматова». Еще сестру не пытал. Такие, знаете, банки — второго, третьего плана. Хотя и в от- делении «Сбербанка» работала.

Там ей не понравилось — зарпла- та маленькая. Значит… — нервно зачесался нечаянный собеседник, будто его доконали блохи, — сестренку я еще расспрошу. Ну, а как-то на личных отношениях, — а, Лен? У нас никакие личные отношения не действуют. Если, например, Колумб через кого-то взял бы кредит, скажем, через предпринимателя Синькова… — Для чего это?

Я и так ими перегружен — сутками звонят — для окаянных ни ночи не существует, ни дня. Я вот и друга отго- вариваю: пусть Америку открывает кто-то другой. Живи спокойно, Христофорушка, умри тихо, и никто о тебе не вспомнит ни завтра, ни через пятьсот лет, сгниешь в гробу не клятый, не мятый. Естественно… — крепко задумавшись, Еле- на Александровна наморщила лоб, будто сама мать троих взрослых окаянных детей, — знаете, сейчас вся информация по всем банкам проверяется.

Поэтому, если ты хочешь взять в одном банке — тебя проверят везде полностью. Всю твою кредитную историю. Абсо- лютное твое это самое… — …Не стиранное и не глаженое Поэтому посмо- трим: дать — не дать.

Могут во всех банках не дать, если человек где-то когда-то наследил. Сейчас все проверяется, — посерьезнела Елена еще больше. Да, общая. Обязательно вся информация, если человек когда-то брал кредит, естественным образом попадает в это бюро.

Его кредитная история… там все это отражается, — те- перь уже рассеянно поглядывает на идущих мимо горожан Елена Александровна. Там вся ин- формация о тебе… — …Выходит, они элементарно процеживают всю инфу, будто спецслужбы. Словом, это не государственная структура, так? И это ее вконец рассердило. У меня другая де- ятельность. Я точно не обращусь к вам за кредитом, у меня их, слава Богу… — собеседник рубанул ладонью выше головы. По- этому… — Да это же и хорошо!

Моя сестренка, оператор в банке, хорошая девчонка, но излишне добрая душа, она помогала некоторым, кто прогорал в бизнесе и не мог рассчитаться с банком. Порой во вред карьере.

Так… — наморщил лоб мужик и принялся нервно тыльной стороной кулака растирать лоб. Знаете, мне ведь хотелось поспрашивать вас под карандаш, — ка- кие конкретно документы ему собирать.

Присесть бы где-то, может, в кафе. Знаете, есть такое на Набережной… — Он юрлицо или… ИП? Это хорошая, важная деталь, уместный, своевременный вопрос.

Все декларации. Все полностью. Будет делаться анализ по данному. Поэтому… все будет проверяться. Обязательно за- лог. Залог тоже будет ездить проверяться. Чтобы залог был не в об- ременении. Но воспрял. Чтобы он был свободен. Поэтому… всё проверяется. Всё серьезно. Где надыбать пять миллионов? Всего-то пять миллионов, чтобы открыть Америку… — потерянно, будто перед расставанием с мечтой помочь закадычному другу, произнес человек. А то кружка с чаем из рук выпадет, когда придете в офис и начнете читать на мо- ниторе.

Но действительно… — Как, говорите, зовут вашего друга? Однако, внима- тельно взглянув на Елену Александровну, на то, сколь сосредото- ченно та вспоминает что-то и это приводит ее в нешуточное волне- ние, готовое перерасти в ярость, он невольно отшатнулся. Чего вы все меня дурачите — и Чукчонок, и вы! Достали вашим Христофором! Увидев, как брызги адреналина оросили асфальт, подруга оставила журнал бабуське-киоскеру и бросилась на помощь.

Вместе им — не сразу, но удалось — вытолкать доставшего Елену мужика «за дверь». От- кровенно, не зло задираясь, тот некоторое время преследовал под- руг вплоть до входа в вызывающе ярко окрашенное в розовый цвет здание. Внутри подруги уже не боялись преследования и потому перестали оглядываться. Приведя себя в боевой порядок, на фоне. Борис Борисович лишь глянул на них исподлобья и, кивнув на стулья, продолжил разговаривать по телефону, порой улыбаясь, а то и без стеснения смеясь на некие сентенции человека по ту сто- рону связи.

Бросив трубку, посерьезнел и заговорил с вошедшими. Но откуда он узнал?! Во-вторых, не так уж мы просты, я имею в виду аборигенов. Прошу вас, Еле- на Александровна, дать несколько определений состояния снега, — жестом пригласил к разговору Борис. Но Елена Александровна все никак не могла протолкнуть ко- мок вниз по горлу, и за нее тотчас вступилась подруга: — Ну, белый… — робко начала подруга. Под шестьдесят! Так что пока, мои голубоглазые фобы, гордиться вам нечем.

Тем паче, что «великий и могучий» вы еще только осваиваете. Подруги переглянулись. То есть, конечно, в Индию, — Борис с немым уко- ром смотрит на подруг, те в свою очередь переглядываются: «Ну, я же тебе говорила: влипли мы и с этим Чукчонком, и с геморрои- дальным Колумбом…» — А для выполнения задания необходимо что? Изучить биографию Христофора Колумба! Так… — поднялся в кресле Бо- рис, — марш в четвертый кабинет, там вам приготовили рабочие места, компьютер, Интернет, то да се.

Заодно познакомитесь с со- трудниками. Не бойтесь — не кусаются. Подруги нашли, наконец, кабинет с табличкой «4» и толкнули дверь. Первым навстречу вошедшим поднялся… му- жик в кепке, с насмерть истертым портфелем.

Портфель покоился на столе рядом с компьютером, а кепка — на вешалке. Ее не остановило, что между ними ровно пять веков. Приходила в комнату мама, тро- гала рукой лоб, дочь с матерью была на редкость неучтива, та нажа- ловалась отцу, папанька издали — из кухни через прихожую и залу — грозил ремнем, затем долго гремел кастрюлями, будучи в силь- ном волнении.

Ночью и спала, и не спала. Словно в бреду. Пришел Христофор, взял за руку и увел. Не услышали. Вместе долго добивались аудиенции у короля Португалии Жуана Второго. Вме- сте, обнявшись, в отчаянье плакали, когда после долгого изучения Жуаном проект был отвергнут.

Вместе бежали в Испанию от пре- следования, и нашли пристанище в монастыре Санта-Мария-да- Рабида. Стоя на коленях, Елена умоляла настоятеля Хуана Пере- са де Марчена передать письмо Колумба к духовнику королевы.

Всё как в пустоту! Затем вроде смогли заинтересовать проек- том кардинала Мендосу, архиепископа Толедо, и смурного, оттал- кивающего вида великого кардинала Испании, в итоге неожидан- но благородно посодействовавшего аудиенции у католических ко- ролей.

Переживала и заболела, когда в тревоге долгое время вме- сте с любимым не находили себе места и приюта, пока мучитель- но ждали ответа назначенной комиссии богословов, космографов, юристов, монахов и придворных во главе с Талаверой.

Комиссия заседала четыре года. Только любовь и спасала: возлюбленные му- чились, голодали, болели, почти умирали и, понятно, отчаялись. В результате комиссия так и не смогла сформировать и оформить от- вет по причине…скрытности Колумба и его нежелания раскрывать планы.

Но выжили. И снова искали властителей, способных по- мочь. Вроде получен благосклонный ответ от короля Англии Ген- риха Седьмого. Но без каких-либо конкретных предложений. Боль- шие надежды возлагали на встречу с королевской четой в Севилье. Результат столь же неутешителен: «Ввиду огромных затрат и уси- лий, необходимых для ведения войны, начало нового предприятия не представляется возможным». Большие надежды возлагали на встречу с герцогом Медина-Сидония, крупнейшим магнатом, вла- дельцем сотни торговых кораблей.

Но и от него получен отказ. Она уже не жила. Спасал Христофор. Но каково было ему самому? Он ходил в офис Медины как на работу. Но дальше приемной не пуска- ли.

Высокий, лицо слегка удлиненное, неизменно внушающее ува- жение окружающих, с орлиным носом, синевато-серыми глазами. Белая с краснотой кожа, рыжеватые борода и усы… — аристокра- тическая внешность. Но он ходил по кабинетам, будто прося мило- стыню, и, глядя на это, она так страдала, как никогда, даже от физи- ческой боли, не страдают.

Наконец взята Гранада! На волне эйфории власть могла пойти навстречу, да и условия Колумба и Елены Александровны, на которых мореплаватель предполагал открывать и владеть новыми землями, до чрезвычайности скромны: назначить первооткрывате- ля вице-королем новых земель да наградить его титулом «главного адмирала моря-океана». Но и тут облом: его вели- чество признал требования чрезмерными, неприемлемыми и отбыл. И тогда, отчаявшись, понимая, что это последний и единственный шанс, Елена Александровна падает на колени перед королевой Изабеллой, валяется перед ней, ползает, эмоционально и не совсем связно умоляя о помощи, и рыдая.

И та сделала шаг на- встречу. Идея грядущего освобождения Гроба Господня настолько захватила, что королева решает не давать великого шанса ни Порту- галии, ни Франции. На всхлип недовольства мужа Фердинанда Ара- гонского Изабелла Кастильская воскликнула: «Я заложу свои дра- гоценности! В апреле королевская чета жалует им с Христофором и их наследникам дворянство и соглашается принять условия в пол- ном объеме. Но денег не дает. Опять же неожиданно помог Мар- тин Алонсо Пинсон, купец средней руки.

Деньги на второй корабль одолжил, чтобы Колумб смог сделать формальный вклад по договору. На третий корабль дали деньги крещеные евреи в зачет своих платежей в бюджет. Но истинную цель проекта Хри- стофор открыл только Елене. Плыть намеревался в Чапангу, оттуда в Катай, затем в обе Индии.

Про Чапангу еще Марко Поло расска- зывал, будто бы там крыши домов устланы чистым золотом. Итак, — в Японию, затем — в Китай! В тот знаменательный день она записала в корабельном журна- ле: «3 августа года флагман «Санта-Мария», «Пинта» и «Ни- нья» вышли из порта и отправились открывать новые земли. На Ка- нарах пополнили запасы и… шагнули то ли в неизвестность и к по- гибели, то ли к славе». Команды кораблей роптали. Могло дойти до от- крытого бунта.

Колумбу приходилось обещать команде все боль- ше и больше. Между тем Елена вела второй бортовой журнал, в котором намеренно преуменьшала пройденное расстояние.

Нако- нец, 12 октября с мачты «Пинты» послышалось «Земля! Это был Сан-Сальвадор. Затем последовали другие открытия. Она радова- лась обретению нового пути в Индию вместе со всеми и раздели- ла счастье и славу мужа. Тем не менее была крайне разочарована, не найдя ожидаемых ею роскошных городов и несметных богатств, снившихся ей длинными тревожными ночами.

И в мореплавателе слегка разочаровалась. Бедный, нездоровый человек так и продолжал. И Елена оста- валась рядом, разделяя тяготы и лишения, умерла вместе с ним и тоже до кончины верила. Ее Колумб — небольшенький и кривоногий — горделиво держит го- лову, стреляет глубоко посаженными глазами по сторонам, будто сравнивает встречных и спешащих мимо высоких девушек с женой, всякий раз с плохо скрываемым удовлетворением отмечая: «А моя Елена Александровна-то выше, и намного выше».

Знакомые отме- чают ее странное поведение, в корне изменившееся с той недалекой еще поры, когда ходила в девушках и мечтала встретить единствен- ного, — разумеется, Христофора из Генуи.

И не меньше. А кого же еще? В чем странность? Она рассеяно толкает перед собой коля- ску и все время что-то читает либо задумчиво глядит куда-то вдаль, держа книгу в руках или положив ее в карманчик коляски. Эти очки с серьезными диоптриями, и новый внимательный умный взгляд усталых глаз. Что поделаешь: ребенок, пеленки, хлопоты, бессон- ные ночи. Ее Колумб эмоционально жестикулирует и даже порой нервничает, пытаясь втолковать ей то, в чем уверен абсолютно.

Потому Индию и Индонезию считали Восточной Индией. А он в свою очередь продолжает: — Милейшая Елена Александровна, дорогая, ни в коем случае не ставя под сомнение великое достижение вашего хваленого Хри- стофора Колумба, тем не менее, замечу, что формально он открыл лишь острова у берегов Центральной Америки.

Что касается конти- нентальной Америки, то ее Колумб посетил лишь в третье свое пу- тешествие, а в Северной Америке и вовсе никогда не был. А чего спорить, коли именно она ходила в Карибском море вместе с великим мореплавателем, открыла Сар- гассово море и целые островные архипелаги. Она была там вместе с ним, с Христофором из Генуи.

Взгляд ее странно-отсутствующий, с поволокой. И спорить с Еленой в такие минуты бесполезно. Но ведь рядом не просто Борис, законный муж, а Борис Борисович, гордость корякского народа. Видя, как любимая «уходит», Борис срывается: — И вообще, дорогуша! Какой, к чертям собачьим Колумб, ка- кие там еще исландские викинги на весельных ялах под парусом из кожи диких зверей, что бывали в Америке задолго до Христофора, когда наши ходят через Берингов пролив уже три тысячи лет.

Три тысячи! Елена Александровна не спорит. Все пустое. И это оставило четкий и глубокий отпечаток в душе Степана на всю жизнь. Было это на сборах в Свердловске, где в манеже естественным обра- зом пересеклись штангисты, борцы и легкоатлеты. Степа входил в состав юношеской сборной команды вторым номером.

Первым был Семен Ребров. Нет, конечно, о том, что легкая атлетика не яв- ляется занятием для породистых быков, Степа подозревал и прежде. Взять хоть и его самого: метр восемьдесят, худющий, скулы, лопат- ки, чашечки в коленных суставах выпирают, как у животины на со- вхозной ферме при скудном кормлении. Еще и уши торчком. Степа поначалу занимался бегом на средние и длинные дистанции. И что бы он ни делал, какие бы упражнения ни выполнял на разминке или перед забегом — любые действия постоянно выводили тренера из психического равновесия.

Погляди на Ребро. Ви- дишь, как он сложен! И опять же уши прижаты к голове так, что мо- мент трения с воздухом минимизирован! Иногда давление тренера на неокрепшую психику Степана стано- вилось столь невыносимым, что он подумывал о переходе в другой вид спорта.

Пробовал себя в беге на лыжах. Вроде ничего. По суще- ству, тот же бег, только по пересеченке. Но Степе все время меша- ли палки. Лыжные палки. Тренер лыжников, сочувствуя, присовето- вал перейти в биатлон: «Ты, Степа, как расхоже говорится, вышибай клин клином.

Винтовка за спиной наверняка будет отвлекать от до- саждающих тебе лыжных палок». Всё получилось в точности, как об- рисовал тренер. Степа попробовал заниматься биатлоном.

Действи- тельно, винтовка отвлекает внимание от досаждающих длинных па- лок. Но при всех неочевидных плюсах есть один очевидный минус — при движении по трассе на каждом шаге винтовка бьет по затыл- ку.

Это сильно… нет, это чересчур уж сильно отвлекает от трекля-. Степе пришлось вернуться в легкую атлетику, к ненавистно- му и ненавидящему тренеру Галкину. Заслуженный подумал, нерв- но почесал затылок, что-то неслышно пошептал-попричитывал себе под нос, поплевав на ладонь, поколдовал на слюне и перевел Хлопо- нина в группу ходоков.

Скорость ниже, значит, что?! И стал Хлопа осваивать спортивную ходьбу. Поскольку в послед- ние годы он занимался бегом на выносливость, а выносливость в че- ловеке тренируется дольше других качеств, но имеет свойство на- капливаться, то дела у Степана пошли поначалу неплохо, затем всё лучше и лучше. И вскоре он вошел в состав сборной команды, где на чуть-чуть, но уже не так безнадежно, как было с Семеном Ребровым в гладком беге, в соревнованиях по ходьбе проигрывал фавориту со- ревнований Ивану Дубову.

У него после завершения карьеры спортсмена-биатлониста наконец-то перестало гудеть в голове. Вон, посмотри- те, какие у нас дискоболы! Мужики под два метра ростом и вес за сотню. Как раскрутят диск за три с половиной оборота, как долба- нется тот снаряд о сетку ограждения, не попав в сегмент выпуска в поле — аж весь стадион сотрясается.

А возьмите ядренотолкателей! Простой мирянин семикилограммовый снаряд и на три метра не мет- нет. А эти легко толкают его на пятнадцать, а некоторые — и за двад- цать метров. Это впечатлит любого адепта или приверженца рафинированных видов спорта.

Степа любит подходить к сектору, где толкают ядро, и наблюдать, как выполняют упражнения эти атланты Платона, не- достижимые и непостижимые, как сам Платон. Еще и потому любит,. Света ростом повыше Степана, в ней и добра килограммов на двадцать пять больше.

Однако сложена Королева здорово, и Сте- па все время подглядывает за ней, отчаянно ревнуя эту несносную… кариатиду к атлантам. Подглядывает, ревнует, вздыхает, временами отчаивается. Поскольку Светка запросто может общаться с кем угод- но из сборной — с колоритными красавцами метателями и толкате- лями, со спринтерами и барьеристами — с каждого из них хоть лепи скульптуру.

Но только не с ходоками. Степа не припомнит случая, чтобы она сподобилась перекинуться с ним парой слов как с равным. А нет — раз было: «Слышь, ушастый олень, ты бы перестал шара- хаться вблизи сектора дискоболов.

А то один шухерной стайер тоже все маячил, говорила ему — не подставляйся, глиста ходячая. Так не слушал, малахольный. Щас в психушке обретается». Разумеется, Степа не нашелся, что ответить. Даже позднее, вспоминая и размыш- ляя о том коротком, но содержательном монологе, Хлопонин никак не мог сподобиться разумно и логично сложить известные ему сло- ва воедино, чтобы представить себе, что между ним и Светланой со- стоялся хоть какой-то, пусть ущербный, пусть не на равных, пусть смешной, пусть вызывающе-смешной, но диалог.

А следом бы еще диалог, который сделал бы их на полшага ближе. И еще… Глядишь, завязались бы отношения. А там проводы с тренировки до дома. Дол- гое прощание. Первый неловкий поцелуй в прыжке. А затем уже и чувство в нормальном развитии. Большое сквозное чувство через всю жизнь. Почему нет? Не часто, но случается. Ничего подобного. С ядренотолкателями, метателями копья, спринтерами — разговоры, байки, гомерический заразительный смех, анекдоты, заигрывания с элементами легкого флирта и еще, на- верное, что-то, что для Степана остается «изображениями за кадром» — в то пространство ему не заглянуть.

А Степа — в роли аутсайде- ра и лузера. Как завоевать внимание и расположение такой умницы и красавицы? Только посредством выдающихся спортивных дости- жений. Однако пока достижений нет. Может, на очередном кубко- вом соревновании? И Степа озадачился, напрягся, забросив подальше учебники, стал ходить на занятия в школу выборочно, если уроки не мешали вести планомерную подготовку к кубку.

Родители запричитали, мать выла. Отец выхватил, было, ремень, стеганул сына по ребрам, еще раз примерился к иссушенному адовыми трени- ровками телу отпрыска, но устыдился. Словом, Степа призвал на служ- бу госпожу удачу, но не особенно ей доверяя, мобилизовал все силы и тренировался, тренировался, тренировался. Он исступленно наматы- вал километры, сотни, тысячи километров, возненавидел тренера Гал- кина, еще больше — основного конкурента Ивана Дубова.

Доходили слухи, Иван на окраине своего шахтерского городка, на узкой полоске асфальта, наматывая те же километры, умудряется вставать до рассве- та и перед завтраком и занятиями в школе дополнительно ходит «де- сяточку». И Степан взял за правило вставать в пять, чтобы до восьми прошагать «пятнашку».

Первый урок в школе он учителям прощал. И вот на этот довесочек в пять километров, на этот кирпичик в стро- ительство будущей победы у Степана была основная надежда. Дони- мал, правда, иногда Галкин: — Степа, у тебя движение по дорожке чересчур мирное. Да, кило- метры на тренировках — это хорошо, спору нет. Довесо- чек — тоже не хило. Думаю, Ваньку Дубова из Шахтерска в этот раз мы с тобой сделаем, — миролюбиво похлопал тренер Степана по пле- чу.

Слышь, Хлопа, над техникой! Стиль ходьбы у тебя какой-то И теперь Степан все время думал над словами тренера. Что зна- чит — агрессивный? В спортивной ходьбе всего два правила. Пер- вое: при движении нельзя терять контакт с опорой, то есть с дорож- кой. И второе: когда опорная нога находится в вертикальном поло- жении, она непременно должна быть выпрямлена.

Словом, необхо- димо двигаться сколь возможно быстро, но не забывать о выполне- нии всего двух условий. Как тут не вспомнить о гладком беге, где ни- каких ограничений нет: беги сколь хватит духу, и не уступи на фини- ше. Но там Семен Ребров.

А в ходьбе — Дуб, который не кажется та- ким уж непобедимым, как Ребро. Репа у Степана почернела от загара, а на теле остались, кажет- ся, навечно контуры майки, трусов и носков. Спортивная фор- ма болтается, как на швабре, между тем в организме оформилось такое состояние, что на «десятке» в соревновательном темпе он вполне легко выдерживает напряжение «двадцатки».

Тот темп, который наверняка позволит победить Дубова и завоевать кубок. Но при этом тренер отчего-то не позволяет пройти «двадцатку» с не- обходимой, близкой к максимальной, скоростью, чтобы наверняка.

Перегоришь до старта, снизится мотива- ция. А так будешь идти по дистанции, анализировать, как ты это лю- бишь, и сомневаться в себе. Это отвлечет от наваливающейся к пят- надцатому километру усталости, где в ходьбе, собственно, и реша- ется, кто победит, — дал расклад многоопытный педагог-психолог Галкин.

Имей в виду: у меня есть специальная психо- логическая заготовка, которая непременно сработает на твою побе- ду. Но замечу и другое: включу ее, только если вдруг дело пойдет не так, как по основному раскладу. Оружие это — исключительно для лучших моих учеников. Сделаем мы этого… Дубова.

Семь утра. Старт на двадцатикилометровой дистанции спортивной ходь- бы. Впрочем, основная борьба развернется вне пределов стадиона — в живописном сквере, где пестрыми лентами размечен круг в четы- ре километра. На стадион группа вернется часа через полтора.

Судья поднял пистолет. На первых разгонных кругах по стадиону лидировать привычно взялся Дубов. Ванька сложен для спортивной ходьбы идеально: длинноногий, узкий в плечах и бедрах. Да, ноги длинные, значительно длиннее Степиных — по его же завистливым прикидкам — ровненькие, будто для подиума. На дистанции на де- сять Ванькиных шагов Степе приходится делать одиннадцать сво- их, а это ведь дополнительные траты накопленной с такими муками энергии, ну и психологический бонус основному конкуренту и запис- ному фавориту.

Но сейчас Степа пристроился в метре позади лиде- ра, и ему в чем-то даже легче. Меньше внимания придирчивых судей, да и находится вроде как в аэродинамически разреженном простран- стве. Так себя успокаивает Степан: «А что мне? Я готов, как бог! Се- годня на один Ванькин аргумент — десять моих. Обойдусь и без тре- нерской заготовки. Попыхчу сзади «десятку», затем выйду вперед и сделаю отрыв метров в двести».

Степа — аналитик и прекрасно по- нимает: про разреженное пространство — это все враки. Такая хи- трость хорошо обсчитывается математиками только применительно к велосипедным гонкам на треке. А на скорости в пятнадцать кило- метров сколь-нибудь существенного значения не имеет.

Степа и сам не раз высчитывал алгоритм. Другое дело психология. Когда основ-. Со- перник невольно начинает сомневаться в своих силах. Так бывало со Степаном не раз, когда он, лидируя долгое время, вдруг отдавал бровку Ивану, пристраиваясь на линии между первой и второй до- рожками стадиона, и понемногу, по сантиметру отдавая преимуще- ство, отставал все больше.

Вышли в сквер. Степа чуть повернул голову и боковым зрени- ем увидел, что даже третий и четвертый в их группе отстали метров на десять, еще полтора десятка участников отстали еще на стадионе. Значит, предложенный темп поддержать некому, остается разобрать- ся с Ванькой Дубовым. Степа чуть прибавил и поравнялся с Иваном. Дубов в порядке — лицо каменное, как у героев вестернов в испол- нении Клинта Иствуда. И Степе тотчас захотелось, чтобы немедлен- но сработала психологическая заготовка Галкина.

• Формула Каретной Стяжки
• Картинки Stalker Долг
• Леонов Алексей Картины
• Картинки Которые Нравятся Девушкам
• Найти Цифры В Картинках
• Фото Рисунки Карандашом Девушек
• Картина Руки Противятся Ему
• День Рентгенолога Картинки
• Прикольные Картинки Про Инженеров
• Эмиль Мунье Картины