Воспоминания о вов немцев, Из дневника немецкого солдата
Долгожданный День Победы Николай Федорович встретил на посту в Яхроме: ещё ночью услышал по радио о капитуляции Германии и побежал сообщить об этом своим однополчанам! А вот если привозили соль, у меня был праздник. Ночью чуть не сгорел наш дом. Зайбольд записал слух о взятии украинской столицы, уже циркулировавший среди немецких солдат, либо объединил в записи под 18 сентября г. Она работала на военном аэродроме в 2 км от дома.
Пособников фашистов из числа местных жителей было немало. Люди верили, что немцы пришли надолго.
Просто надо было как-то жить и где-то зарабатывать деньги, чтобы детей кормить. Но очень многие отказались сотрудничать. Жили плохо, бедно, но не захотели работать у немцев. Первое время многие не верили, что СССР выстоит. Но наступила первая зима, и моя мама, увидевшая, как немцы надевали поверх сапог валенки, тихо сказала мне: "Им Россию не победить. Зима победит немцев". Я и отец воевали вместе.
Мои братья ушли с другим партизанским отрядом. С ними я больше не виделась. Они погибли. А вот отца похоронили на моих глазах. Тогда к смерти относились философски. Люди вокруг считали, что умершие - счастливые, потому что они отмучались. Такое отношение к смерти было у всех - взрослых и детей. Но, несмотря на то, что нас окружала смерть, ставшая неотъемлемой частью нашего существования - гибель отца я пережила очень тяжело. Но было место и счастью на войне. Люди влюблялись, создавали семьи, играли свадьбы.
Война - время серьезнейшей переоценки смысла жизни.
На войне начинаешь ценить каждую минуту. И вот свадьбы становились такими счастливыми моментами, когда вдруг забывали, что вокруг смерти, страдания и полная неизвестность. ЗАГСов тогда не было, в церквях венчались. Столы накрывали тем, что было. В деревнях меняли одежду на продукты. Свадебное меню - хлеб, картошка, каши. Ничего вкуснее я после войны не ела. Партизанские отряды для тысяч людей стали спасением. К Сталину относились по-разному. Моя семья поддерживала советскую власть, хотя отец был из богатой раскулаченной семьи.
Но, когда началась война, не было сомнений, на чьей мы стороне. Моя мама так и не увидела живыми ни братьев, ни отца. Она очень тяжело пережила эту утрату, но понимала, что такова была цена победы.
В перерывах между заданиями дети в лесу играли в лапту. Такое у нас было детство. Мечтать, конечно, мечтали. У каждого были свои мечты. Я мечтала о соли. В Белоруссии было плохо с солью. И вот, когда летчики прилетали за ранеными, они меня спрашивали: "Ну что ты тебе парень привезти? Женской одежды не было, приходилось носить то, что было под рукой. Я просила соли привезти. Удивлялись просьбе, конечно, другие ведь просили конфет привести, а я соль. Как хотелось соли тогда, так мне, наверное, в жизни больше ничего не хотелось.
Вся еда была несоленая. А вот если привозили соль, у меня был праздник. Победу я встретила на Украине. Ночью слышу - шум, крик. Думаю, что-то опять случилось. Почему люди кричат? Оказалось, объявили о завершении войны.
В году мне исполнилось 18 лет, меня призвали в армию. Из далекого горного кишлака в Горно-Бадахшанской автономной области меня направили сначала в Самарканд, а потом в действующую армию. В Самарканде прошли ускоренные военные курсы. Нас научили стрелять и бросать гранату. Ребята молодые из кишлаков, они вообще не имели представления о военной службе. Я попал на первый украинский фронт.
До меня на войну ушли дядя и двоюродные братья. Все они погибли. Разумеется, было страшно. Никто не хотел умирать. Из одного моего маленького кишлака на войну ушли 15 молодых мужчин, и ни один не вернулся.
Родителей у меня не было. Я был круглой сиротой, я и два моих младших брата, которых воспитывала бабушка. Я немного говорил по-русски до войны. Наш кишлак был расположен прямо на линии госграницы.
И охранял границу пограничный отряд. Среди пограничников было много русских. Я носил им дрова, они мне давали еду.
Там с ними я немного выучил язык. Но многие ребята - таджики, узбеки - не знали русского языка. Конечно, они чувствовали себя не очень комфортно. Но мы помогали им. Неравенство между советскими солдатами и немецкими ощущалось сильно. У нас были винтовки длиной в полтора метра, противогаз, лопатки, сухой паек - 22 кг на плечах.
Кроме этого, шинель, как хомут, надевали на плечи. Было очень тяжело. С питанием плохо. А у немцев не было ничего такого. У них были автоматы и все. Продукты таскали за ними. Я никогда не ощущал проблему национализма. Солдаты между собой очень были дружны. Были представители всех национальностей, не было у нас разделения, все мы на той войне были просто братьями-людьми.
Лично я не столкнулся с тем, чтобы кто-то из партийных чиновников пытался уберечь детей от фронта. Все уходили на фронт добровольно. Мы же жили на самой границе, когда приходило время уходить воевать, афганцы-таджики с того берега предлагали к ним переправиться, переждать неспокойное время. Ни один не согласился. Уходили защищать Родину. Узнав о победе, солдаты повыскакивали, начали стрелять, смеяться. Кто - плакать, обнимать друг друга, танцевать. А вот 12 мая мы столкнулись с остатками немецких войск, которые начали стрелять по нам.
Командир наш говорит, война же закончилась, а что они стреляют. И нам сообщили, что осталась еще одна дивизия СС, которая не сдалась и продолжала оказывать сопротивление. Они нападали на обозы советских войск.
Нас отправили их уничтожить. Так что для меня война окончательно закончилась 12 мая. К пленным было исключительное человеческое отношение. Это контролировалось и со стороны начальства. Нам не разрешалось ничего брать. Дисциплина была строгая. С питанием, конечно, было очень не просто. Мы получали граммов хлеба и вареную капусту, еще кильки.
Ходили полуголодные постоянно. Но после наступления на Запад жесткий лимит был снят. Вокруг валялись мертвые туши лошадей, коров. Мы готовили из них еду. Сухой паек выручал, сухари, кусок сахара. Гражданская война в Таджикистане была для меня страшнее. Через две линии немецких окопов его пришлось нести.
Мы были в тылу у немцев и узнали, где немецкие офицеры на постое стоят, два или три их там было. Сумели часового, который их охранял, накрыть шинелью и придушить.
А офицера какого-нибудь в этот момент из постели стянули, хватнули, тряпки какие-нибудь ему в рот сунули, и потом его через две линии немецких траншей тащили.
У меня было всё хорошо спрятано. Рация — там, где я приземлилась: это километров 15 от города. Устроилась на жильё — случайно. Хозяин усадьбы оказался главой управы города. Я не стремилась туда, но неожиданно попала через его сестру она в отдельной хатке жила.
Бабушка такая была, и она сказала, что «мой брат — голова управы». В моем распоряжении был взвод разведчиков вместе с командиром взвода. В разведку мне приходилось ходить не каждый раз, а только тогда, когда этого требовала обстановка серьезная обстановка или когда своим разведчикам что-то не хотелось верить.
Поскольку нейтральная полоса была нашпигована и противотанковыми, и противопехотными минами, а были и смешанные минные поля, связанные проволочками одна мина взорвется, и взрывается сразу все минное поле , путешествовать ночью там было не очень приятно, и очень часто солдаты подрывались.
Техника выполнения такого задания такова: формируется усиленная группа захвата, которая после короткого артналёта, как правило, миномётного, штурмует передний край врага, и в бою добывает «языка». Для этой задачи ротный придал нам 12 человек, а с бронетранспортёров сняли вторых номеров с пулемётов. В группу захвата назначили и нашего радиста, сержанта, опытного бойца, воевавшего ещё с Курской дуги. И вдруг его как током шибануло: он уцепился руками в свою рацию и отказался идти в поиск.
Уже подходило время нанесения артиллерийского удара, а никакие уговоры на него не действовали. Автомат у немцев хороший был, понимаешь. Удобный очень. Песка боялся, да наш тоже приходилось постоянно прятать. Зато магазины рожками. Они плоские. Их напихал полные сапоги — вот тебе и подсумок. Я к тому времени снова в разведке был. Я же всю войну почти командиром разведвзвода был.
Так мы в поиск только немецкие автоматы и брали. И по звуку непонятно, кто стреляет, и веса в них мало. Наши уж очень тяжеленные были. Патронов в нашем побольше, так у него и скорострельность повыше. А из немецкого можно запросто одиночными стрелять.
Приноровиться надо только. Ещё у нас задача была — как только пехота прорвёт оборону, мы обязаны обогнать всех и нашу пехоту, и немцев , и из немецкого тыла передавать сведения: где аэродромы, где танки, где скопление войск.
И вот так получилось: наши оборону прорвали, мы пошли вперёд, и тут я на опушке увидел дымок, а недалеко от дымка часовой. Мы к этому автоматчику подползли. У нас такой Пономарёв был — так он часового оглушил, а мы две гранаты в трубу бросили это уже привычка была. Взрыв, мы в блиндаж заскакиваем — там офицер. Мы его схватили и привели в штаб. И часового тоже привели. Нужно было форсировать и закрепиться на немецкой стороне, и не давать немцам подойти к берегу, то есть занять плацдарм.
В первую ночь пошли — не получилось даже подойти к берегу, нас сбили.
Мы поплыли на двух амфибиях, я шел на головной. Вдруг удар. Из «панцерфауста» влупили прямо под самый нос. Ее перевернуло. Успел крикнуть: «Скидывайте одежду!
Хорошо, плавать умел хорошо. Там у Одера течение быстрое. Кого-то ранило, кого-то убило, кто-то утонул Выходили с товарищем из поиска и нарвались на минное поле. Ему ногу оборвало, я его перевязал, и несколько часов тащил на себе. У меня было не меньше шансов подорваться на том поле, но как видите, уцелел… А потом вдруг наткнулись на немцев.
Но они отмечали какой-то праздник, были пьяны и ничего кругом не замечали. Там стояла какая-то бричка с минами, я ее освободил, товарища в нее погрузил и ходу. Так и спаслись.
Тоже чудо, можно сказать…. Артподготовка велась для того, чтобы подготовить плацдарм для высадки нашего десанта первого броска.
Виктор Леонов так объяснял нам боевую задачу: высаживаемся, собираем материал, сообщем разведданные командованию. Готовьтесь к тому, что все мы погибнем, но задание должно быть выполнено. В тот момент я вспомнил слова отца: считай за честь, если когда-нибудь доведется отдать свою жизнь за освобождение Кореи. Приехали покупатели, и нас — молодежь, отобрали в отдельный армейский разведбатальон. Я был самым молодым, в сентябре исполнилось семнадцать, а самый старший был наверно года семнадцатого, восемнадцатого.
В мирное время, чтобы стать разведчиком нужна тщательная подготовка, там же ни какой подготовки не было, разбили по подразделениям, по ротам, по взводам. На задания ходили по отделениям, это отделение туда-то, другое туда-то. Давали время на подготовку, офицеры разведуправления знакомили нас с картой участка фронта, где мы должны были переходить линию фронта, и с маршрутом.
Если надо они выезжали с нами на передовую, изучали день, два, а то вот последний раз даже три дня сидели, следили за передним краем, где можно перейти линию фронта. Но это был уже й год, линия фронта за зиму стабилизировалась, и было очень, очень сложно перейти. А первые два захода мы делали ещё в м году, тогда более свободно было. Командовали отделениями кадровые сержанты, они были более подготовлены, а я самый молодой мальчишка, выполнял только их команды и распоряжения.
Вся надежда была на них, и не дай Бог, чтобы случилось с командиром группы, хорошего мало бы было. Группы состояли из семи — восьми человек, но не меньше шести и не больше девяти. После Новгорода я попал в дивизию разведчиком, а в июне г. Мы пошли в разведку боем и ворвались в штаб врага.
Штаб располагался в зарытой в котлован цистерне, у которой было две двери, труба из кирпича для маскировки, провода, антенны. Нас было 7 человек, мы сразу оборвали провода телефонной связи и антенны для работы рации, ворвались в котлован и оказались перед открытой дверью в штаб-цистерну.
А вторая дверь была закрыта. У товарища была противотанковая граната, он вырвал чеку и замахнулся Задача всегда ставилась одна: выяснить расположение противника, а это — расположение окопов, огневых точек причем, следовало установить, какие огневые точки имеются и взять пленного «языка».
И так делалось в любую погоду и при любых условиях. А вы только представьте себе! Стояла такая же ясная погода, как сегодня, пространство было открытое, - и мы выполняли такие задачи. Причем ползали каждый день или через день, особенно — перед тем, когда проводилось наступление или какая-нибудь боевая операция.
И тогда, конечно, у нас действовали обязательно поисковые группы, - даже в размер фронта. Я и сейчас помню, как передавались примерно такие сообщения ТАСС, ну объявления по радио: на таком-то фронте боевых действий нет или бои не идут — действуют группы разведчиков. Заходящее солнце насквозь просветило своим светом куст, высвечивая пышные грозди спелых янтарно- красных ягод. Мне так захотелось нарвать ягод лесной красавицы. Командир сначала отказал, а потом говорит: - Иди, но будь осторожен!
Я взял в одну руку пистолет, другой наклоняю ветки. Смотрю: такая спелая гроздь, сама в рот просится. Я подошёл поближе, потянулся, рукой с пистолетом раздвинул ветки чтобы удобнее было сорвать кисть… Смотрю - с другой стороны куста за этой веткой тянется фашист и мой пистолет оказался прямо перед его лицом. Старшим группы был такой человек, что я его боялся больше, чем немцев. Он говорит: «А, ты новичок, давай, веди нас по компасу, а я буду проверять, правильно ты идёшь или нет».
Ну, я повёл. А нам, в период обучения говорили, что немцы иногда натягивают проволоку и минируют её. Если ты идёшь, зацепил ногой проволоку,то тут же рванёт. Я шел впереди, и хорошо, что у меня сапоги были подкованы. Получилось так, что я подковкой задел проволоку, слышу, цокнул металл. И я тогда ногу назад, и нащупал, нащупал этот провод. Я присел, и мои товарищи тоже присели, я им машу подойти, а они боятся.
Потом я их всё же подозвал и объяснил, что нужно нащупать этот провод, переступить его и тогда двигаться дальше. При мне оставались две гранаты и наган. Я прижал немца, думаю выстрелить, но слышу: немцы-то уже наверху — услышат и сейчас меня схватят.
Я его — наганом, несколько раз, в висок. Когда он захрипел и осел на корточки, я вскочил ему на плечо, другой ногой — на голову и выскочил из траншеи. Бегу и вижу, что дорога к своим перекрыта — когда разведчики побежали, то немцы обнаружили наш проход и начали по нему лупить.
А тут ещё идут четверо немцев: так спокойно идут к проволоке, а мне деваться некуда, рогатки с проволокой высокие, в два ряда. Мы в первых шеренгах идем, помогаем командирам рот. Вот командир роты цель заметил, нам указал, мы ее к местности привязали, координаты в дивизион передали, и дивизион уже эту цель накрывает.
Так вот, я, как командир отделения, координировал огонь батареи. Слева немецкая мина взорвалась, и мне штук шестнадцать осколков в спину попало. Но я с поля боя не ушел, продолжал передавать данные. Мы всю ночь лежали среди трупов на снегу, сами притворившись мертвыми, и я видел как немецкий снайпер занял позицию в нескольких десятках метрах от нас, но я даже не мог по этому немцу выстрелить.
И когда мы под утро еле оттуда выбрались, я стал орать на Бернотенаса, с которым был в хороших отношениях — «Ты почему приказал - Не стрелять! Не отвечать огнем! Когда примерно определили пути подхода, то приняли такое решение: я и Григорий Левкович обходим дом слева, Дмитрий Мельник с напарником — справа и у входа в дом встречаемся, остальные разведчики прикрывают нас.
Условились, что если мы возьмем часового без шума, без выстрелов, то входим в дом и тихо берем «языков». Однако если будут выстрелы, то остальные разведчики, прикрывающие нас, бросают гранаты в окна и хватают тех, кто будет выскакивать из дома.
Остановились где-то, подошли какие-то офицеры, спрашивают: «Кто желает пойти в разведку? Стояли-стояли, и что-то мне в голову стукнуло, что у меня уже какой-никакой, но опыт есть. Дело в том, что во время оккупации рядом с селом размещался вражеский аэродром, немцы привыкли к тому, что я крутился где-то рядом, при этом по поручению партизан запоминал, когда и сколько самолетов идет на взлет или посадку.
Так что решил выйти из строя. За мной потянулись бойцы моего отделения.
Залегли мы у хода сообщения. На бруствер немцы накидали земли, и тихо перепрыгнуть его не удавалось. Неожиданно все планы спутались. Перед нами, метрах в тридцати, замаячил автоматчик, который время от времени появлялся из темноты и давал очередь.
